Ленинград действует. Книга 2 - Павел Лукницкий

Позже я узнал, что же происходило на объединенном командном пункте трех батальонов горнострелковой бригады в то время, когда танк Барышева и остатки третьего батальона были отрезаны немцами от своих тылов и к вечеру 11 апреля окружены. А было вот что: в тот день, еще с утра, немцы свежими силами бросились в контратаку на этот командный пункт. Он находился там же, где в ночь на девятое, после форсирования речки Мги, ночевал под своим танком Барышев. На ЮЛ, у майора Игнарина, принявшего на себя все командование, оставалось двадцать девять человек, не считая его самого и его связного.

Никита Алексеевич Игнарин, тактически грамотный, смелый и мужественный человек, еще за три недели до того был командиром третьего батальона, а затем получил под свое командование первый. Бойцы знали, каков этот командир, по тяжелому бою 19 февраля, когда 1-я отдельная горнострелковая бригада из-за неумелого командования потеряла половину своего состава. Тогда майор Игнарин сумел вывести своих бойцов из-под губительного пулеметного и артиллерийского огня, потому что перед боем досконально изучил, сам облазил всю местность. Он знал, где и какие у немцев огневые точки и как надо действовать в том наступательном бою, оказавшемся предельно неудачным по вине командира бригады полковника Угрюмова (как признано всеми в армии – храброго, но малограмотного и сильно пьющего человека).

Теперь же Никита Игнарин, едва на его KП налетели немецкие автоматчики, сам схватился за пулемет и крошил немцев, дав время и возможность всем наличным людям по его команде занять круговую оборону. Немцы били с фронта, и справа, и с тыла. Майор Игнарин возглавил атаку, и немецкие автоматчики были отброшены.

Окруженный немцами командный пункт держался два дня. На помощь Игнарину пробился взвод разведки лейтенанта Аникина. Теперь людей на КП стало человек шестьдесят. 12 апреля уже был приказ командования об отходе бригады. Но связь через реку Мгу отсутствовала, рация на КП не – работала. Игнарин приказа не знал, и продолжал отбиваться, не отходя к речке Мге ни шагу. Воодушевленные Игнариным, верящие ему бойцы отстреливались с яростью, а немцы все лезли и лезли, через трупы своих однополчан. Враг понимал: еще немного усилий, и командный пункт перебитых до последнего русских будет захвачен.

Но Игнарин, когда патроны кончились и дело дошло до гранат, передал по цепи: «Умереть, но не отступить!» И сам первый бросился в контратаку, во весь голос чехвостя гитлеровцев. Хмуро и решительно бойцы поднялись за ним. Игнарин тут же упал, тяжело раненный разрывной пулей из автомата, но контратакующие бойцы в гневе ошеломили, отбросили немцев.

Игнарин подозвал ближайшего бойца и, теряя сознание, сказал:

– Возьми сумку… моя… Полевую сумку… документ и карты, слышишь?.. Немедленно в шгаб… доставить!.. Передать командованию, Игнарин… майор Игнарин долг выполнил… Самим не отходить…

Повторил громко: «Не отходить!..» Закрыл глаза. Умер.

Тело Игнарина не удалось вытащить с поля боя. Его документы и карты были доставлены в штаб. Об Игнарине мне позже рассказывал комиссар горнострелковой бригады Вашура, который сделал все от него зависящее, чтобы помочь семье, – Игнарин был не только хорошим товарищем, но и таким же семьянином.

– Всю сознательную жизнь он жил в Ленинграде – шестнадцать лет. Человек волевой, широкой русской натуры. И прямой – всегда правду-матку в глаза рубил. Деловым человеком был и командиром прекрасным.

… Оборонявшие КП бойцы дрались отчаянно, и когда наконец через связного получили приказ об отходе, то под прикрытием разведчиков Аникина переправились на наш берег Мги. Командир первой роты лейтенант Дуркин отошел с уцелевшими от его роты пятью бойцами. Эта рота дралась с особенным ожесточением, мстя за своего политрука Черепанова, убитого в лоб пулей 9 апреля при форсировании Мги. Оставшиеся у Аникина разведчики переправлялись через Мгу последними. Немцы на этом участке захватили весь правый берег. Где-то вдали, в немецком тылу, оставался танк Барышева с остатками пехотинцев и лыжников, которыми в тот час командовали два последних остававшихся в живых командира – раненый замполит Закрой и комвзвода лейтенант Пунинский. Им вместе с танком Барышева предстояло самостоятельно выходить из немецкого тыла.

… Успеха нет! Понеся очень большие потери, бригада теперь, пополняясь, даже не называется «горной». Впрочем, это и естественно, ее правильнее было бы называть «болотной»…

Почему же опять неудача? Ведь люди сражаются так, что можно лишь восхищаться их доблестью.

Только один пример. Из ста девяноста агитаторов 1-й горнострелковой бригады в бою 8-13 апреля погибли сто сорок. Коммунисты-агитаторы, как известно, поднимаются в атаку, идут в бой первыми. Разве можно пересказать, что каждым из них сделано? Батальонный комиссар Кусмарцев, составляя в штабе бригады отчет о боях этих дней, даже не выписал из донесений описаний подвигов этих ста сорока погибших агитаторов. Он только написал в отчете: «… действовали героически»… и перечислил фамилии…

А успеха в боях за Веняголово нет. Форсировали Мгу, выполнили было ближайшие задачи, а потом, понеся большие потери, по приказу командования отошли обратно за Мгу, Веняголово по-прежнему в руках немцев!

В боях с финнами в 1939 году за личную храбрость, за совершенный подвиг лейтенант Угрюмов получил звание Героя Советского Союза и был повышен в должности. Его прославили. Но и чины и награды не помогли ему превратиться в хорошего командира. Учиться было некогда, да и слишком любил он выпить. Началась Отечественная война. Уже зимой 1941—1942 годов полковник Угрюмов командовал 1-й отдельной горнострелковой бригадой. Считалось, что комиссар бригады Вашура – опытный и отличный политработник – сумеет воспитать своего командира, уведет его от свойственных ему недостатков.

В дни боев за Веняголово Угрюмов и Вашура находились на передовом KП, в километре от речки Мги. Они могли бы и не приходить сюда, потому что КП бригады находился в двух с половиной километрах, то есть достаточно близко. Они, однако, ходили и на командные пункты батальонов, непосредственно руководили оттуда. Но на близком расстоянии меньше видно, и охватить умом все происходящее Угрюмов не мог, а Вашуре не удавалось увести его из батальонов, – Угрюмов хотел всем показать свою храбрость. А надо сказать, что на самой передовой было менее опасно, чем на этих командных пунктах. Там, где люди смешались, противник не кроет минами и снарядами, опасаясь поразить своих, действует только пулеметами и автоматами… Это, конечно, не всегда так, но так бывает часто, когда первое сопротивление противника сломлено и он начинает бежать и пока не закрепится в двухстах – трехстах метрах на новых рубежах. Тогда на передовой опять становится «жарко» и бывают большие потери. Угрюмов лихо расхаживал под огнем, но немалую роль в его упрямой бесшабашности играла привешенная сбоку фляжка, от которой Вашуре оторвать его не удавалось.

Не только личная храбрость командира решает дело в современной войне. Печальный пример Угрюмова, все решавшего наобум, с кондачка, и не желавшего считаться ни со своим комиссаром, ни со штабом своим, надо запомнить всем. Пусть Угрюмов снят с должности – его делом займется высшее командование, но кто исправит вызванные им беды? Кто вернет жизнь погибшим людям? Подобного не должно быть!

Тоненькие молодые березки как будто бы и не густы на болоте. Вот одна, вот другая и третья. Снег исчез. Между березками, под ярким солнцем подсохли болотные кочки. Но чуть ступишь в тень, нога, хлюпнув, уйдет по колено в ржавую болотную гущу. А посмотришь вдаль – дали нет, вокруг только плотная зеленая стена да мелькание тонких белых стволов. Лишь очень внимательный взгляд различит в этой живоцветной стене неорганические серо-зеленые пятна: броню затаившихся в листве танков…

Горит без дыма костер. Танкисты давно научились складывать его так, чтобы ни сверху, ни за двадцать шагов его не было видно. Бурлит над костром вода в корявом закопченном ведре. Оно заменяет чайник и самовар. Однако сейчас не до чая. Валя Николаева, в грубых яловых сапогах, в синем комбинезоне, в бороздчатом черном шлеме, берет другое тяжелое ведро и, прыгая с кочки на кочку, маленькая и ловкая, как лесной гном, исчезает в зеленой чаще Танкисты, оседлав болотные кочки, читают армейскую газету «Ленинский путь». Никто своим взглядом не провожает Валю.

Зенитный пулемет, укрепленный на высоком пне, устремлен в чистое голубое небо. От пулемета свисает тщательно заправленная металлическая, вороненая лента. Кажется, будто этот пулемет скучает по небесным разбойникам, будто он давно уже хочет отомстить им за какую-то неведомую, давно затаенную обиду. Но вражеских самолетов нет. Тихо. Можно читать газету. А Вале можно заняться простым и будничным делом, сегодня она – маляр. Поставила ведро перед молчаливою громадою танка, засучила рукава, размяла о пенек толстую кисть… И разом, широким жестом, плеснула оливковую краску на черный с белыми полосками фашистский крест. Два-три энергичных мазка, и Валя, прищурившись, смотрит: будто обрубленной ноги черного паука, на броне танка уже нет четвертушки креста, и кажется, издыхающий паук истекает оливковым гноем, отделяющимся от сердцевины… В курносом, зардевшемся от удовольствия лице Вали – презрительная удовлетворенность. Валя резко сует кисть в ведро и, словно нанося последний гневный удар врагу, захлестывает краской остатки фашистского символа – навсегда!