Дело незалежных дервишей - Хольм ван Зайчик

— Что ты, добрый человек! Благодарить надо досточтимого Хисм-уллу, чье появление было как нельзя кстати. Не причинят ли ему какого зла?

— Не думаю, наставник, он ведь блаженный… Подержат до утра – и отпустят. Однако, время позднее, позвольте пригласить вас в мое скромное жилище, дабы скоротать ночь… и подкрепиться.

— С удовольствием, почтенный Олежень, — улыбнулся Фэй-юнь, — но объясни мне еще, отчего сии дервиши так набросились на тебя?

— А! — Олежень горделиво выпрямился. — Я как бы опубликовал пару статей, в которых указал на некоторую несообразность некоторых деяний нашего досточтимого вэя[18] Абдуллы Нечипорука…

Даос чуть поднял брови и ласково улыбнулся.

— Ты же сам просил меня не говорить по-ханьски, добрый человек, — произнес он. Фочикян с инстинктивной стремительностью втянул голову в плечи и кинул быстрые взгляды влево-вправо, но тут же расслабился и облегченно вздохнул.

— Но… кажется, мы как бы одни, наставник.

— Лао-цзы сказал: бойся стен с ушами, — заметил ему даос.

Во взгляде Фочикяна мелькнула неподдельная тревога.

— Хорошо… как бы это… Он – типа наш начальник зиндана унутренных справ. А у меня же как бы совесть и достоинство истинного асланiвца! Если в Асланiве кто-то кое-где порой ведет себя несообразно – я не в силах спокойно спать и даже вкушать пищу, ниспосланную Аллахом! Мне уже несколько раз угрожали, — добавил он с торжеством. — Только вот доказательств у меня как бы надежных нету никогда – ну таких, чтобы человекоохранительные органы дали делу ход. Газетная статья – всего лишь газетная статья. Хоть бы Абдулла в суд на меня подал! Тогда, в ходе разбирательства, может и удалось бы что-то серьезное раскопать. Но зачем ему типа суд! — Олежень грустно помолчал. — Эти спиногрызы безо всякого суда ребра пересчитают за недостаток патриотизма, и дело с концом… Дескать, я оскорбляю весь уезд, публикуя заведомо клеветнические измышления в адрес одного из наиболее уважаемых столпов незалежности…

Фочикян тяжко вздохнул и умолк.

Минут двадцать они осторожно пробирались по спящему городу. Петляли темными улочками, преодолевали раскопы и дважды лезли через забор – Олеженю, видимо, этот путь был очень хорошо знаком; даос даже подумал, что Фочикян, буде захочет, пройдет его с закрытыми глазами. По крайней мере пару раз искатель правды предупредил Фэй-юня о скрывающихся в непроглядном мраке бочках и кирпичах, на каковые даос по незнанию непременно налетел бы.

Наконец они оказались у трехэтажного дома. Некоторое время Олежень обозревал окрестности из кустов, а потом полез по водосточной трубе и высадился на балконе третьего этажа. Махнул Фэй-юню рукой – следуйте, мол, за мной, драгоценный наставник.

Затворив за даосом балконные двери, Олежень некоторое время возился в темноте, занавешивая окна. Потом под потолком вспыхнула неяркая лампочка.

Взору даоса предстала спартански обставленная комната, в коей явно преобладали книги, журналы и газеты: они были везде – на простых стеллажах вдоль стен, стопками друг на друге в проемах между стеллажами, у стола, под столом… Они даже служили хозяину ложем: поверх книг было раскинуто несколько цветастых легких одеял. Однако имелись и скромные признаки иных времяпрепровождений. Например, прямо на стене, над изголовьем книжбища – лежбищем его называть язык не поворачивался, — давно засохшей губной помадой было игриво выведено: «Олежень-Незалежень».

Из темного дверного проема появилась черная, какая-то бесформенная, заросшая слегка курчавой шерстью собака с коротким хвостом. Сделав несколько шагов к даосу, она со вздохом опустила зад на пол, вывалила розовый язык и, часто дыша, бдительно, но вяло уставилась из-под лохматой челки на Фэй-юня. Собаке было жарко.

— Аля! — умилился появившийся следом с подносом в руках Олежень. Поднос был уставлен пиалами, в углу примостилась высокая бутыль с чем-то прозрачным («Горилка», — подумал Фэй-юнь). — Умница моя! Это свои, свои!

Собака опять вздохнула, оторвала зад от пола и, стуча когтями, удалилась прочь.

— Ну вот, — сказал Олежень, скидывая газеты со стола и опуская поднос. — Давайте перекусим, наставник. У меня дома мало что есть, но… — Олежень замолк.

Даос поднял глаза и увидел, что Фочикян изумленно вытаращился на него.

Фэй-юнь ободряюще улыбнулся ему.

— Наставник… А у вас – ус отклеился, — спертым голосом сообщил Олежень.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Асланiв, воздухолетный вокзал,

9 день восьмого месяца, средница,

утро

Было раннее утро, когда Богдан, в числе прочих немногочисленных пассажиров, неторопливо спустился из прохладного чрева воздушного лайнера на бетон взлетного поля. Солнце поднялось не более часа назад, но уже весьма ощутимо пригревало, сверкая в безмятежно синем небе. С легкой сумкой на плече (православному собраться – только подпоясаться) он миновал, даже не повернув головы, отделение выдачи багажа и направился к центральному выходу, над коим царил высокий, изящный минарет с мощными, как в Асланiве говорят, гучномовниками вместо муэдзинов наверху.

Первым, кто встретил его на малолюдной площади за распахнутыми вратами под надписью «Асланiв», оказался большой памятник на широком прямоугольном постаменте. Весь в порыве устремленности к светлому завтра, стиснув в левой руке чалму, сорванную с лысой головы от переизбытка чувств, и указующе протянув правую руку куда-то вперед, стоял невысокий и щуплый человек с подстриженной на манер западных варваров бородкой – явный Тарсун Шефчи-заде, великий асланiвський поэт. На цоколе красовались выбитые золотом строки его поэмы: «Гяури нiшкнут – и Асланiв помчится шляхамі титанiв!»

Первым делом Богдан, не желая зависеть ни от городского транспорта, ни от такси, ни от благосклонности местного руководства, прошел в контору проката повозок. Нетерпение клокотало в его душе, но в серьезных делах торопиться нужно не спеша – на это указывал еще Учитель – и Богдан в сопровождении служителя конторы минут двадцать придирчиво ходил среди разнообразных повозок, прежде чем сделал выбор. Поражало изобилие дорогих заморских моделей; но в конце концов Богдан углядел скромно притулившийся в уголку вместительный и весьма маневренный «тахмасиб» бакынской сборки. Тут уж он больше не колебался; он был уверен, что рабочие Бакы, промышленной столицы Тебризского улуса, основанного завоевавшим весь Передний Восток внуком Чингиза Хулагу-ханом, не подведут, и повозка выдержит все, что потребуется; а то, что ей придется, возможно, выдержать здесь многое – Богдан очень даже подозревал.

Немного суеверно – не желая ни укорачивать срок относительно названного Жанной, ни удлинять его, — он расплатился ровно за три дня, приветливо кивнул служителю, затем, небрежно кинув свою сумку на заднее сиденье, сел за руль и аккуратно вывел «тахмасиб» из гаража. Глядя на доброжелательного, приветливого и неукоснительно соблюдающего все дорожные наставления моложавого мужчину без головного убора, в легкой рубахе и светлых портах, никто бы не заподозрил, что повозку взял в прокат столичный сановник, по служебному рангу и положению своему вполне имеющий право, вздумай он действовать официально, вызвать начальника Асланiвського уезда к себе в кабинет и спросить у него годовой отчет о проделанной работе.

Гладкое, словно отутюженное покрытие шестирядной скоростной дороги с напевным шипением полетело под колеса «тахмасиба». По обе стороны стремительным частоколом замелькали кипарисы. Глядя в зеркальце заднего вида на удаляющийся гараж и полускрытую каштанами мечеть воздухолетного вокзала, Богдан чуть рассеянно размышлял об превратностях истории: благородный и храбрый, но несколько строптивый Хулагу, едва завершив завоевание Ирана, Ирака и Сирии в тысяча двести шестидесятом году по христианскому исчислению, уже в тысяча двести шестьдесят втором едва не поссорился с братским улусом на севере – Золотой Ордой; и если бы к тому времени Сартак не побратался уже с Александром, удвоив тем самым силы своей страны, ссора вполне могла бы завершиться противустоянием и превращением улусов во враждебные друг другу самостоятельные государства. А в одиночку наследники Хулагу вряд ли сумели бы смирить и вразумить вечно кипящий в тех краях могучий котел междоусобиц; и кому бы, в таком случае, досталась теперь, к примеру, вся ближневосточная нефть? Какие страсти, какие интриги и войны бушевали бы там, наверное, в течение многих десятилетий; да что там – веков!

Город, тем временем, уже надвигался из-за горизонта. Богдан неторопливо и аккуратно обогнал большой автобус, везший, по-видимому, пассажиров какого-то более раннего рейса, затем некоторое время вынужден был плестись за широкозадой грузовой махиной – кузов был зачехлен, и что под брезентом, понять ему не удалось; а когда грузовик, повинуясь стрелке на дорожном указателе «Большой южный раскоп», ушел в сторону, перед Богданом открылись окраины Асланiва.