Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы - Лиза Лосева

Мы тут же стали свидетелями того, как это происходит. Телефон зашелся звоном, из гримуборной выпорхнула танцовщица с густо подведенными для сцены глазами, в пестром шелковом халатике. Услышав, кого просят, разочарованно пропела в трубку: «Ее еще нет, телефонируйте позже!» И скрылась. Конферансье, шагнув за ней, постучал и, тут же толкнув дверь, объявил: «Вот, можете спросить! Я вас оставлю». И тяжелой «рысью» поскакал вдоль коридора, стуча в двери: «Начинаем!» Барышня, накинув платок в цветах на столик, прикрыла беспорядок. Я успел заметить флаконы и баночки с узнаваемыми этикетками. Но ассортимент был обычный, таким пользуется вся Москва.

– Что вы хотите? – демонстративно отвернулась, принялась копаться в ящике стола. – Мне скоро на сцену.

– Вы не приметили, кто на этот номер звонил… – Репа хотел было назвать дату и время, но она, высоко подняв тоненькие брови, расхохоталась.

– Товарищи мужчины, вы шутите? Понятия не имею, кто сюда звонит. Не держу ни секунды в памяти. В нашей суете это немыслимо!

– А знакомы ли вы с директором фабрики «Красный парфюмер», Кулагиным? – спросил я. – Он, говорят, приглашал кого-то из труппы к себе домой, на вечера?

Я принялся было описывать Кулагина, но она упрямо помотала головой:

– Со мной все хотят познакомиться. Я не запоминаю, – повторила со вздохом.

Я вынул из-под платка на столике коробку, поставил на край.

– А я думаю, Кулагина вы помните.

– Ох, ладно! Нет.

Отвечая, она еще ниже наклонилась к ящичку, пряча глаза. Я хмыкнул.

– Говорю вам, нет! Намеки ваши оскорбительны. – Ящичек с треском закрылся. – Это его сын, милый мальчик, здесь бывал. Он мечтает выучиться на трубача, джазиста. Ну и делал мне мелкие подарки. Вот, принес духи!

Стала понятна нелюбовь Кулагина к увлечению сына джазом.

– С ним самим, этим мальчиком, я говорила, ну… может, пару раз. Дома у них не бывала. Проверяйте сколько угодно!

Послышался стук в двери, возвращался наш провожатый. Мы услышали: «Товарищ, довольно молодой… чистенький блондинчик. Волоса как у поэта». Барышня насмешливо протянула мне:

– Ищут вас.

Сунулся конферансье и закричал:

– Товарищи, вы срываете концерт!

Едва поспевая за ним, Репа быстро, полушепотом, уточнил:

– Ты про Кулагина знал, что ли? Откуда?

– Догадался. Когда увидел духи.

– Надеюсь, у вас больше нет вопросов! – Конферансье вдруг резко остановился при входе перед сценой. Зал уже наполнялся людьми. Поняв, что мы не спешим уйти, он нехотя, через силу, предложил:

– Останетесь? Но должен предупредить – цены! – И взял с ближайшего столика написанное фиолетовым шрифтом с завитком меню: «заливной судак, цыпленок в коньяке, пломбир». Разозлившись, я вернул меню на столик:

– Мы посмотрим программу.

Он махнул официанту, тот подлетел с восклицанием «праааашу!», выдвинул стул.

Конферансье, скривившись в радушной, как стенка карцера, улыбке, пробормотал:

– Как угодно, как угодно!

И исчез.

Меню мы с Репой сразу отложили. Я попросил расторопного официанта принести кофе, чтобы не было совсем уж неловко сидеть. Звучала музыка, зажигались и гасли огни, но я был настолько занят своими мыслями, что почти не следил за представлением. Мысль, зудящая, как комар, не давала мне покоя, даже не мысль, а обрывок чьих-то слов, замечание, оброненное вскользь, или какой-то предмет… Это нечто тревожащее я увидел или услышал именно здесь, в варьете. Вася глазел на сцену и по сторонам, я был ему благодарен, что он не пристает с разговорами. Зал окружали колонны, расширяющиеся кверху, напоминающие бокалы с игристым вином. Под потолком парила люстра. Пространство перед сценой уставлено столиками, на каждом – лампа с розовым абажуром. Картина la vie en rose[13] по-советски, как называли ее буржуазные корреспонденты, отмечая, что «Красная Россия становится розовой». В самом деле, жизнь в увеселительных заведениях снова била ключом. После отмены НЭПа несколько лет рестораны были открыты только для иностранцев, за заливного судака и коньяк плату принимали в твердой валюте. Теперь же революционный аскетизм сменялся призывом к «комфортному советскому быту». Оркестры наигрывали танго и фокстроты, тоже вышедшие из опалы, клеймо «салонной имитации полового акта» с них сняли. Публика за столиками пестрая. Военные, «совбуры» – советские буржуи, богемного вида щеголи, все с дамами. Те в бархатных и шелковых, сшитых явно у портних, нарядах. Ничего из «Москвошвеи», где «взамен всех видов платья устанавливался единообразный фасон». Официанты сноровисто сновали меж столиками, разнося бутылки и закуски. Оркестр на сцене сменил другой артист. Обводя взглядом зал, пытаясь поймать тревожащее воспоминание, я то и дело натыкался на нашего гарсона… Балалаечник-виртуоз вызвал гром аплодисментов. Едва он затих, я, шепнув Репе пару слов, выскочил из-за стола. Наконец мне удалось поймать, прихлопнуть мысль-комара, ту, что «зудела»! Я промчался по коридорам театра до телефона у гримуборных и набрал знакомый номер. Не прошло и получаса, как официанта в щегольских приметных ботинках «джимми» вывели из зала. Напомнил он мне не реального человека, а его описание – налетчика из булочной. А главное, этот его возглас «прааашу!» Едва увидев милиционеров, гарсон-налетчик дал деру, развеяв всякие сомнения. Пришлось нам побегать!

На сцене расстроенный, встрепанный конферансье громко восклицал: «Программа продолжается, товарищи!» Мы уже собрались уйти, как тут на сцену быстро поднялись новые музыканты. На первых же нотах я на короткое время забыл про догонялки с официантом, хамство конферансье, мертвого Кулагина. Ритм, энергия, медовый стон саксофона, резкий голос труб – все это захватило меня.

Конечно, я слышал джаз и раньше. В СССР в то время его привечали как музыку негров, нации, угнетаемой капиталистами. Он звучал всюду, на танцплощадках и в кинофильмах. Но в тот вечер я по-настоящему влюбился в музыку. Оркестр не играл – музыканты виртуозно перекидывались аккордами, как репликами, барабанщик отбивал такт с бешеной, веселой энергией, тромбон откликался, резко обрывая музыкальную фразу. Когда музыканты раскланялись, я сидел все еще немного оглушенный. Но тут начался новый номер – декламация. Переглянувшись, мы с Репой поднялись и двинулись к выходу. Оставленных за кофе денег, бюджета пары обедов, было не жаль, даже наоборот. Я шел, невольно шагая в лад синкопированному ритму рэгтайма внутри меня.

За официанта нам с Васей в МУРе были благодарны. И связь с его участием в налетах отыскалась, кассирша оказалась его бывшей тещей! Она навела и на первую булочную, организовав удачный для налета момент. А ограбление, где погиб сторож, бандиты и вовсе предприняли, чтобы скрыть ее же регулярное воровство из кассы. Но вот о событиях на фабрике с нами по-прежнему говорить избегали.

20. Васино свидание

Наверное, через пару дней, ближе к вечеру, когда я в который раз попробовал дочитать работу о