Омерзение - Дмитрий Володихин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полгода назад Игорь испытывал острое желание к девушке из бухгалтерии Фае. Она умела сфокусировать на себе внимание. Светло-фиолетовая юбка: сверху обтягивающая, затем складочки-оборочки (неведомые Игоревой мужской простоте плиссе, гляссе или гофре) ярусами чуть ниже колен. И так напевно обтягивало это сооружение бедра, что выше все вплоть до самого лица визуально почти не воспринималось – какое-то фиолетовое пятно, вторая, верхняя часть того места, где вот эта самая штука замечательно обтягивает. Голову Фаечка неизменно держала с легким наклоном: чтобы густая прядь слегка вьющихся черных волос не закрывала правый глаз. Восхитительно! Но не эти ударные элементы ее арсенала заставляли трепетные швейцарские механизмики его либидо играть нежнейшую мелодию, а только две тонкострунные подробности: округлый (идеально округлый) подбородок, выдававший породистую, концентрированную женскость, и большие темно-карие глаза, выдававшие породистую, почти археологическую этничность. На свете осталось не так уж много вещей с полностью выраженной сутью. Стопроцентная храмовость храма (не музейность, не патриархальность, не архитектурность, не видовость, а именно храмовость) столь же редка, что и стопроцентная урновость урны. Стопроцентный хлопок еще попадается, хотя и намного реже, чем обещают ценники. Но стопроцентная любовь, честь, возрастность, женскость или этничность – почти никогда. Всесмешение столь победительно, что порою совмещает почти противоположные вещи, и при этом рассудок обманывается какой-нибудь научной или этической иллюзией, позволяя безумию и хаосу отвоевать еще один маленький плацдармик. Немыслимое дело: венчаться, вступив в брак «на пробу», – для психологического здоровья и приобретения жизненного опыта. Еще ужаснее монархия, существующая в качестве мельхиоровых сережек на элегантных ушах республики. Совершенно нелепы журналистика в качестве конкурса на самую красивую ложь и власть как конкурс на умение манипулировать журналистикой. Старик почти всегда молодится, молодой упрямо держит в глазах тусклые огоньки мудрого всеведения. Женщина так часто хочет мужеподобно бить мужчин ногами, мужчина так часто жаждет женоподобно испытывать боль от женских ударов! Русский чуть-чуть красится под европейца, белый под черного, компьютер под книгу, президент под государя. Добрый человек должен быть немного злым, чтобы не прослыть психом. И чем злее, тем лучше, тем правдоподобнее. Игорь почти всерьез опасался того, что лет через сорок каждому Кириллу потребуется стать немного Максимом, а каждой цифре 8 – отчасти буквой «ч». Имена совершенно утратили тягу к исправлению, аутентичность подсознательно ценилась теми, кто не полностью утратил внутреннюю неизменность, но ее высокая ценность внешне параноидальным образом оправдывалась высокой ценой… Игорь любовался в Фае тем, что никого почти не заставляло восхищаться в полдневном мире, – но лишь по той причине, что мир сам исказился и со временем искажается все больше. Округлый (идеально округлый) подбородок мог бы рассказать о том, как это удивительно и прекрасно: готовность принять в себя мужчину и беду, счастье и всю неумолимость судьбы, принять и пленить их в себе, ничуть не изменяя внутренней сущности. Большие темно карие глаза сообщили бы тому, кто способен расшифровать такое сообщение, что несколько тысячелетий назад по пустыням кочевал малочисленный, небогатый, но бесстрашный и отмеченный печатью бога народ. В Фае осталась пленительная форма, когда потерялось содержание; в мехи ее женскости почти невозможно влить вино правильного брака, поскольку на сто мужчин не более пяти знают, что это такое; в ножны ее этничности почти невозможно вложить клинок веры, поскольку даже крепчайшая вера иудеев опошлилась политикой и разнообразными атеистическими обстоятельствами истории.
Эта пленительная форма заставляла Игоря наведываться в бухгалтерию и заводить куртуазные прелиминарии, в то время как все его инструментальные завершения будоражила зрелая Фрейя; конечно, Фая безошибочным чутьем отыскивала в нем викингскую эманацию и всеми доступными современной дипломатии средствами семафорила о необходимости конгресса; какая южанка не мечтает оказаться возлюбленной яростного норманна! В сущности, у Игоря в голове месяц или около того вихрилось наваждение. Помилуй бог, не ухаживать же за всякой, чья физическая оболочка несет признаки древних ценностей! Да он знать не знал, что такое Фая, что с ней делать помимо очевидного… Но, разумеется, все подобные рассуждения импотентны в бою против глупой, но могущественной плоти. И если у Игоря не случилось близкого знакомства с изящной еврейкой, то заслуга тут совсем не за той мастерской мозга, где производятся благомысленные теории.
Помешал опыт. Опыт предупреждал: острое желание сродни занавесу из полупрозрачной ткани. Выставленное на сцене (тело и собственное нестерпимое – дай!), приковывает к себе внимание, в то время как личность, одетая в желанное тело, да и вообще все, – от того, что бормочет партнер в полусне до милой привычки сморкаться, зажав пальцем ноздрю, – все это полностью скрыто от восприятия; между тем, общий балл объективно может доходить до десяти: можно себе представить – регулярный оргазм от какого-нибудь необъяснимо притягательного вида со спины до пояса, хотя постель приходится делить с дурнушкой, истеричкой и стервой. Гипнотическое воздействие деталей бросает такие цепкие якоря в джунгли подсознания, что никакой психоаналитик, скорее всего, не поможет избавиться от самодержавной власти вида со спины до пояса… или, скажем, чуть ироничной улыбки, или драгоценной привычки во время прелюдии крепко брать за запястье… и так далее. Власть, богатство, творчество, любовь к матери, к родине, к поэзии – все сядет на прочную цепь в конуренке при доме, где поселился волшебный вид со спины до пояса. Но вдруг стрясется нечто необычное, привычный ход вещей поплывет, поплывет… восприятие сфокусируется на втором плане и сделает его первым. Боже! Дурнушка, истеричка, стерва, ноги моет раз в две недели, ходит вся в элегантных фантазиях дауна, ест с хрюканьем и чавканьем! Властительная вещь – вид со спины до пояса или крупноячеистые черные колготки, или очень короткие шорты… Дикую страсть к виду со спины до пояса легко спутать с любовью. Да и когда рассевается любовь, эффект «с кем я жил, все так мерзко и насквозь фальшиво» наступает с той же пугающей обязательностью, что и при рассеивании убийственной жажды овладевать видом со спины до пояса. Разница одна: после любви люди чувствуют себя как на пепелище родного города, а после подобной жажды они испытывают ощущения как на полях аэрации родного города.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});