Багорт. Том 1 - Анастасия Валерьевна Суворова

солнцем спальне Дея сидела у огромного зеркала в чугунной раме и расчесывала свои длинные волосы. Это занятие всегда помогало ей сосредоточиться. Медленно проводя щеткой и распрямляя янтарные кольца волос, она смотрела вперед, но, казалось, не видела своего отражения в зеркале, взгляд ее был застывший, и только легкая складочка на переносице выдавала активный мыслительный процесс.

Вчерашние события вновь потревожили почти устоявшийся порядок. Всю ночь она проворочалась в постели, пытаясь призвать сон как спасение от мозгового штурма, но заснула только под утро. Беспокойная дрема не дала ей облегчения, скорее, напротив, посеяла еще большую смуту в голове.

Странный сон, пригрезившийся ей уже на рассвете, окончательно выбил девушку из равновесия. Его нельзя было назвать кошмаром, в нем не происходило ничего особенно ужасного, но пробудилась она в совершенно расстроившихся чувствах.

Уцепившись за это ощущение и пытаясь восстановить в памяти подробности этого сна, она с досадой признала, что, как и большинство сновидений, сегодняшнее стремительно растворилось сразу после пробуждения. А все его события уже успели перемешаться, превратившись в нестройную повесть.

Дея запомнила только то, что снился ей ее интернат. Она сидит в маленькой библиотеке за кипой каких-то пыльных книг, наводящих на нее тоску, что уже само по себе было странно, потому что книги Дею редко заставляли скучать. И вот она засыпает в собственном сне и чудится ей (как это во снах часто случается) неведомая параллельная реальность и в этой скрытой от посторонних глаз действительности спрятана девочка, особенная чем-то девочка, но чем именно, Деи не ясно. Она только знает наверняка (как и полагается во сне), что имеет к этой девочке какое-то отношение. И вот они теперь вдвоем ходят по лабиринтам этого странного места.

Сколько продолжались их мытарства, Дея так и не вспомнила, может, день, а может и неделю, но не это было важно в том сне. Важными были голоса, она слышала их доносящимися откуда-то издалека. Голоса принадлежали двум мужчинам, они спорили о чем-то и у Деи сложилось впечатление, что предметом их спора была блуждающая с ней в лабиринте девчушка.

Дея мучила себя, заставляя вспомнить, что именно говорили те мужчины, потому что это было очень важно. Но в тот момент, когда ей показалось, что она вот-вот вспомнит, в дверь постучали.

– Войдите, – с досадой крикнула она.

Поступь Яна она узнала сразу. Он зашел в спальню и остановился на пороге, оперевшись о наличник.

– Тебя опять посетил мозгоклюй во время утреннего туалета? – улыбаясь, поинтересовался он.

Дея развернулась к нему и вопросительно приподняла бровь. Он подошел, мягко высвободил щетку из ее рук и принялся сам расчесывать ее ужасно спутанные волосы.

– Пора бы уже понять, Дея, я знаю все твои повадки наизусть, как впрочем, и ты мои, – говорил он, пытаясь распутать пряди. – У тебя расчесана только одна прядь, а все остальные даже не тронуты.

– И правда, – улыбнулась она, изучая отражение в зеркале. – Плохо спала, ворочалась, ерунда всякая снилась, – она на секунду задумалась, а потом неожиданно для самой себя выпалила. – Знаешь, мне иногда кажется, что мы все на самом деле спим и видим сон или не сон, а чью-нибудь фантазию, не нашу собственную, а чужую! Понимаешь?

– Честно говоря, не совсем, – протянул Ян, с бестолковым видом уставившись на подругу.

– Да, ты прав, глупости, – пробормотала она поспешно. – А тебе удалось выспаться? – Спросила она небрежным тоном.

Ян отмахнулся от ответа, ему не хотелось говорить, что всю ночь он просидел на кровати, разглядывая костяшки своих пальцев. А на утро обнаружил себя на полу, свернувшегося калачиком и накрытого стянутой с кровати подушкой.

Он знал, что нечестно скрывать от Деи ту метаморфозу, которая приключилась с его братской любовью, когда она из нескладной, конопатой худышки стала превращаться в царственную лебедь. Все жизненные основания снесло новой волной, производя непостижимую и непоправимую уже замену одних желаний и стремлений на другие.

До того как они попали в Багорт, Дея была его единственным другом, единственным родным человечком в чужом, как ему всегда казалось, мире. И он даже не сразу осознал, что стал любоваться ею как-то иначе, не так как прежде. Ее бело-золотая, прозрачная, несовершеннолетняя красота медленно завладевала им. Он дышал ее ароматом – тонким, яблочно-сладковатым, едва уловимым и от этого еще более желанным. Аромат этот прятался где-то в янтарной пышности ее волос. Таясь и смущаясь, Ян впитывал в себя этот яблочный дурман, пьянея и впадая в зависимость от него.

Вскоре ее спеющий сок стал наркотиком для него, он словно алкоголик крался ночью по кухни в поисках красных, налитых жизнью плодов, чтобы вдыхать их, сравнивая с ней. Но яблоки были лишь суррогатом, несравнимым с ее юным благоуханием. Ян и опомниться не успел, как понял, что произошло непоправимое – он влюбился в подругу, которую знал с младенчества и всегда считал сестрой. Влюбился по юношески – неуклюже, стыдливо, отчаянно.

Он старался думать о ней как прежде, но когда она сидела перед ним, окутанная полуденным солнцем, в одном тоненьком пеньюаре, он при всем желании не мог видеть в ней сестру. Вот только признаться в этом было мучительно стыдно и Ян тянул, тянул и тянул и чем дольше он это делал, тем сложнее было решиться на признание. Он все чаще воображал, что как только откроется, она чего доброго подумает, будто он специально скрывался, чтобы она не таилась от него, и он мог беспрепятственно любоваться ее прелестью, как и прежде.

Глупость, конечно, Дея слишком умна, чтобы подумать, что это могло быть единственной причиной, по которой Ян так долго скрывал свои подлинные чувства к ней. И все же, наряду с хороводом других мыслей эта казалась не такой уж и нелепой.

Естественно, главной причиной был страх потерять ее. Ян видел, что она привязана к нему и может даже любит, но, скорее всего, как брата, и если он откроется ей, то все может рухнуть в одночасье. Он больше не сможет смело смотреть ей в глаза, расчесывать как сейчас ее волосы, кружить и переносить через лужи на руках. А она не обовьет больше своей тонкой ручкой его шею, не потеребит его непослушные волосы. Она даже вряд ли возьмет его за руку, потому что будет знать, что для него это теперь значит нечто иное.

Сможет ли она остаться ему другом или замкнется и уйдет в себя? Словом, Ян не хотел терять ту гармонию и легкость, которая была меж ними всегда, поэтому и молчал.

– Помнишь, как в детстве