Методотдел - Хилимов Юрий Викторович

Совсем захмелев, Витя начал рассказывать, как недавно принялся читать Генри Миллера, но он ему совсем не понравился:

— Я убедился, что все же терпеть не могу этого развратника.

— Почитай лучше Лоренса Даррелла, — советовал я.

Было уже поздно, и людей в баре оставалось мало. Я наблюдал за Приянкой, за тем, как она лихо справлялась со своей работой. В первую же встречу я убедился, что она является источником сильнейшего магнетизма. Многие посетители так и норовили если не пофлиртовать, так пообщаться с ней, и надо признать. Приянка замечательно справлялась с ролью общительной хозяйки заведения. Она поддерживала легкое, ни к чему не обязывающее общение, а когда надо, умела мягко отшить забывшегося клиента. С постоянными гостями Приянка шутливо пикировалась под одобрительное улюлюканье всех присутствующих.

Я как раз наблюдал одну из таких сцен. Простоватый на вид парень в серой футболке пытался философствовать. Он допытывался у Приянки, в чем смысл жизни и для чего конкретно она живет на этой Земле.

— Вадик, далась тебе моя жизнь, — посмеивалась Приянка, вытирая тряпкой стойку бара.

— А все же? — не отступал Вадик.

— Жить и радоваться жизни. Такой ответ тебя устраивает?

— Фу, как банально!

Я так понял, что это был вызов на традиционный ироничный поединок. В баре находилось еще человек восемь, и все они внимательно наблюдали за диалогом.

— Почему ты так примитивно рассуждаешь? — подначивал Вадик. — Разве ты не можешь мыслить абстрактно?

Приянка закончила свои дела со стойкой и изобразила на лице удивление.

— Это как? — спросила она.

— Ну… абстрактно… — не очень убедительно повторил Вадик.

Девушка сообразила, где слабое место оппонента, и решила идти до конца.

— А что значит абстрактно-то? — стала допытываться она у Вадика.

— Ну… это такое мыслительное выделение… — замялся парень, и Приянка нанесла решающий удар:

— Мыслительное выделение — это как раз то, что ты сейчас говоришь. Прям сплошные выделения.

В баре раздался громкий хохот. Широко улыбаясь. Вадик поднял ладонь вверх, признавая свое поражение. В подтверждение дружбы Приянка в ответ дала свою «пять» и угостила парня кружкой пива.

— Это я тебе должен, — противился Вадик. — Я же проиграл.

— Так это за твой подарок, что ты мне завтра сделаешь, — сказала она.

Все еще раз громко засмеялись, и только Вадик вопросительно посмотрел на девушку.

— Слушай, — она нагнулась к нему поближе, — посмотри, пожалуйста, завтра вон ту большую колонку, она совсем перестала работать.

Вадик отлично разбирался в технике, и Приянка частенько пользовалась его услугами, равно как и услугами других своих постоянных клиентов.

Раньше, когда за стойкой хозяйничала Дина, Приянка могла позволить себе посидеть в баре с постоянными посетителями. Ей импонировало всеобщее внимание — она чувствовала себя хозяйкой маленького королевства. Но когда среди подданных стало множиться число желающих приударить за ней, она поняла, что этого делать не стоит. Теперь она крайне редко позволяла себе выйти в свет, что, впрочем, только увеличивало ценность каждого такого выхода. С алкоголем у нее все было в порядке — эта милая девушка знала, когда нужно нажимать на «стоп».

Что касается личной жизни Приянки, то тут следует сказать, что мужчин она держала на расстоянии. Разумеется, она могла с ними флиртовать и кокетничать, но при этом умела вежливо пресечь обещающие зайти далеко отношения. Ее называли «гордячкой» и «недотрогой», но относились с пониманием. Поговаривали, что после сына хозяина бара ее разочарование в мужчинах было столь глубоко, что она решительно не хотела начинать все сначала. Местные парни, как женихи Пенелопы, ждали, когда же красавица оттает и уже наконец отдаст кому-то из них свое предпочтение. Все эти вадики — парни, делающие для Приянки мелкую работу, да просто улучающие минутку поболтать с ней, я уверен, были чуточку влюблены в нее.

Признаться, и я не смог избежать влияния ее чар. Я стал частенько захаживать в «Ветерок», и не только с кем-то, а чаще один. Особенно я любил зайти в выходные, возвращаясь с моря, до того как начнется полуденная жара. Брал себе смузи или молочный коктейль и, усевшись за барную стойку, смотрел на суетящуюся Приянку. Море размягчало меня, снимало угрюмость и, как вино, развязывало язык. В это время в баре почти никого не было, и мы могли замечательно болтать обо всем на свете. Приянка обладала живым природным умом, который помогал ей компенсировать недостатки образованности. Я же делался невероятно разговорчивым, а любознательность Приянки только подогревала мое желание говорить. Особенно она любила расспрашивать меня про путешествия. И я не только рассказывал о смешных и драматичных случаях, приключавшихся со мной в поездках, но касался истории и культуры этих мест. Так, рассказывая о Париже, я не мог обойти стороной La Belle Epoque — прекрасную эпоху, об Италии — Возрождение, о Греции — Античность. За непродолжительное время я прочел ей целый курс по истории мировой культуры, и она, несомненно, была одной из моих лучших студенток.

Мне нравилось, что Приянка часто проецировала услышанное на то, как бы она могла использовать это в своем будущем кабаре. Ее прагматичный ум вкупе со способностью фантазировать тут же рисовал стильные интерьеры. Порой она в буквальном смысле брала карандаш и лист бумаги, чтобы набросать эскизы. И надо сказать, рисовала она весьма неплохо. Я удивлялся тому, как тонко она схватывала настроение моих рассказов, как правильно могла передать через рисунки дух эпохи или страны. Так, постепенно мои визиты в бар превратились в работу по проектированию будущего кабаре, и мы стали кем-то вроде партнеров. Это была очень легкая и приятная работа.

— Правда, — предупреждала Приянка, — все это относится к очень далеким перспективам, но, как говорит Роза, если представлять свою мечту конкретно — из плоти и крови, то будущее начнет стремительно приближаться.

Со временем мы сделали целую серию эскизов оформления кабаре. К каждому прилагалась лаконичная концепция программы, выдержанная в определенной стилистике: кабаре Монмартра, итальянские таверны, андеграундные подвалы, бурлеск-шоу и даже стиль советской открытой эстрады в летних парках. Мы очень веселились за этим занятием, но нам действительно удалось перебрать множество вариантов, и в конечном счете мы пришли к выводу, что нужно сделать что-то свое, ни на что не похожее.

В субботу и воскресенье я все больше времени проводил в «Ветерке», и кто знает, возможно, я, как и многие другие, совершенно потерял бы голову, если бы не произошло вот что.

Однажды из далекого Дагестана в Ялту приехал голубоглазый табасаранец. Обычно он одиноко сидел в углу бара и наблюдал за нашими очень бурными обсуждениями нового кабаре. Я был так увлечен, что не обращал на него никакого внимания, до тех пор, пока однажды не почувствовал, как кто-то буравит мне спину взглядом. Машинально я стал оглядываться и сразу увидел пару больших голубых глаз, неотрывно смотревших в нашу сторону. С тех пор я всегда невольно держал в поле зрения этого человека. Невысок, коренаст, широкоплеч — он был похож на борца. И это, и короткая стрижка, и маленькая бородка делали его типичным представителем малой родины, но пронзительно голубые глаза, обрамленные длинными ресницами, выпадали из общего ряда. Непонятно было — хороший он или плохой, нужно ли быть с ним настороже или он совершенно не опасен? Его взгляд всегда был подернут грустью, как будто он чем-то был болен. Причем недуг был явно не телесного свойства. В нем читалась неведомая душевная тоска, и это вступало в явное противоречие с довольно воинственным внешним видом. Все это казалось странным, и во мне с появлением незнакомца поселилась какая-то непонятная тревога.

Однажды я уехал на выходные на джазовый фестиваль в Коктебель, но уже в следующую субботу, возвращаясь с пляжа, спешил в «Ветерок», чтобы поделиться свежими идеями. «Ветерок», однако, был закрыт. Так начался роман Приянки и табасаранца.