Петр II - Николай Павленко

После провозглашения Петра Алексеевича императором его самого и сестру Наталью поселили во дворце Меншикова. Светлейший выделил в их распоряжение половину роскошного здания. В результате великий князь и его сестра оказались как бы в почетном заточении: никому не дано было общаться с императором без присутствия самого князя либо членов его семьи. Изоляцией Петра и Натальи Меншиков пытался устранить возможность неугодного ему влияния.

О том, что предусмотренная Меншиковым изоляция была необходима, явствует из эпизода, запечатленного Маньяном: сын Меншикова, однолеток с царем, «играя с ним, как-то однажды сказал государю, что он сам господин своего желания и никто не может его теперь принудить заниматься тем, к чему у него нет охоты». Слова эти стали известны Меншикову, и он наградил сына тумаками и заточением в кордегардию.[42]

Возросшее влияние Меншикова сразу же после оглашения «Тестамента» отметили многие дипломаты. Барон Мардефельд писал 24 и 26 мая 1727 года: «Могущество Меншикова невообразимо возросло в несколько дней. Он вполне овладел душой и личностью молодого императора, который окружен лишь креатурой Меншикова, и для предохранения его от влияния других лиц он живет в доме Меншикова. Князь уступил императору половину дворца и домик в саду… Одним словом, все, что пожелают князь Меншиков и барон Остерман, могло считаться уже исполненным, и правительственный совет, по всем вероятиям, в скором времени сделается только пустым украшением. Этим, однако, князь вызовет одни лишь несогласия и повлечет на себя неугасимую ненависть. Вчера он велел объявить себя генералиссимусом; легко разуметь, какие от этого произойдут столкновения между ним и герцогом Голштинским».[43] (Герцог сам претендовал на этот чин.)

Церемония пожалования Меншикову чина генералиссимуса была разыграна по заранее составленному сценарию и отвечала вкусам светлейшего. 24 мая Петр II вошел в апартаменты Меншикова и, по словам саксонского дипломата Лефорта, заявил: «Я уничтожил фельдмаршала!»

«Эти слова, — продолжал Лефорт, — привели всех в недоумение, но, чтобы положить конец всем сомнениям, он показал бумагу князю Меншикову, подписанную его рукой, где он назначал Меншикова своим генералиссимусом».

Лефорт тоже отмечал возросшее могущество князя: «Здесь никогда не боялись и не слушались так покойного царя, как теперь Меншикова, все преклоняются перед ним, все подчиняются его приказаниям и горе тому, кто его ослушается». В очередном донесении Лефорт писал: «Меншиков продолжает сажать в темницу не только тех, которые совершили какое-нибудь государственное преступление, но и всех тех, которые находят что-нибудь сказать против его верховной власти. Такие насилия возбуждают неудовольствия, правда, что его все очень боятся, но зато и ненавидят».

Против усиления могущества светлейшего князя роптали не только светские вельможи, но и духовные иерархи. Едва ли не самый влиятельный из них, Феофан Прокопович, человек осторожный и ловкий, все же однажды осудил всесилие Меншикова: «Государыня императрица благоволила немного ошибаться в том, что светлейшего князя изволила допустить до всего, за что все на него негодуют, так что и ее величеству не очень приятно, что она то изволила сделать… А ныне многие негодуют, особенно за светлейшего князя, что ее величество изволила ему вручить весь дом свой, и Бог знает что будет далее». Министр иностранных дел Франции в письме своему представителю в России писал 2 сентября 1727 года, то есть накануне падения Меншикова: «Всеобщее недовольство русских неограниченной властью князя Меншикова недавно только обнаружилось».[44]

Меншиков не довольствовался предстоявшей женитьбой великого князя на своей дочери. Он попытался укрепить свое положение еще одним брачным союзом с царствующей фамилией и вознамерился женить своего сына Александра на великой княжне Наталье Алексеевне, сестре императора. Однако предполагаемая невеста ответила решительным отказом, причем высказала его «очень резко в презрительных выражениях, весьма глубоко поразивших князя Меншикова».

В обстановке, когда отовсюду раздавались голоса осуждения его намерениям, Меншикову ничего не оставалось, как спешно оформить брачные узы.

23 мая одиннадцатилетний Петр прибыл к Меншикову просить руки его шестнадцатилетней дочери Марии. Накануне, 22 мая, светлейший имел беседу с церковными иерархами. Предметом разговора было обсуждение церемонии помолвки.

Меншиков чувствовал себя настолько уверенно, что позволил себе издать указ: «Его светлость генералиссимус изволил объявить, что завтрашнее число его императорское величество по воле Всемогущего Бога соизволит публичный сговор иметь к брачному сочетанию на старшей его светлости дочери светлейшей княжне Марии Александровне и чтобы послать с ведомостью к прочим Верховного тайного совета особам. А Синоду, Сенату и генералитету о том уже объявлено от дому его светлости». Собравшимся Остерман объявил, что царь избрал в супруги княжну, старшую дочь князя Меншикова; «намерение его царского величества таково, чтобы обручение было празднуемо теперь же».[45]

Само обручение состоялось 25 мая 1727 года в торжественной обстановке. Совершил его новгородский архиепископ Феофан Прокопович. На молебствии присутствовали члены Верховного тайного совета, Сената и Синода, а также генералитет и иностранные послы. Затем играла музыка, били в литавры, присутствующие поздравляли помолвленных и будущего тестя.

В Петербурге носились слухи, что согласие на брак Петра на одной из дочерей Меншикова якобы дала его бабка, царица-инокиня Евдокия Федоровна Лопухина. Французский поверенный в России Маньян позднее доносил: «Уверяют, что как только государыне (Евдокии Федоровне. — Н. П.) была возвращена свобода, князь Меншиков послал ей сейчас же с верным человеком образчик письма, которое она должна написать своему внуку».[46]

Остается загадкой, почему Петр избрал в супруги старшую дочь Марию, которую сам называл «статуей», а не младшую Александру, обладавшую более привлекательной внешностью. Вероятно, уже в это время Петр, согласившись на помолвку, не придавал ей серьезного значения, действуя под давлением будущего тестя, которому не терпелось совершить все церемонии как можно скорее: в августе намечалось уже отпраздновать свадьбу.

Александр Данилович форсировал события всеми доступными ему способами, в том числе и угрозами. Ходили слухи, что жениху и его сестре через вторых лиц передавали, что в случае отказа жениться обоих ожидали большие неприятности. Об этом в июне 1727 года сообщал Лефорт: