Невская легенда - Александр Израилевич Вересов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пали Ям, Копорье, Корела, многие русские города.
Мир, подписанный в 1617 году в деревне Столбово, на полпути между Тихвином и Ладогой, узаконил этот захват. Войска Делагарди дали Швеции то, к чему она давно стремилась, — безраздельное господство на Неве.
Орешек шведы переименовали в Нотебург. Весь край был отдан в собственность Якова Делагарди. Он получал доходы со всех пристаней, смоляных варниц, верфей, хмельников. На свой счет содержал гарнизон Нотебурга.
Небольшая крепость, заложенная Делагарди на месте Ландскроны, разрослась в крупный купеческий город Ниеншанц. Это была вторая твердыня шведов на Неве.
Богатели шведские купцы и воины. У коренных жителей Ижорской земли они отнимали наделы. Требовали отказа от православия. Под властью иноземцев невозможно было добиться правды в судах.
Большинство русских не могло смириться с неволей, с запретом говорить на родном языке, с поруганием древних обычаев, Многие тайными тропами уходили в Россию, переплывали речку Лаву, которая по Столбовскому договору обозначила шведский рубеж.
Девяносто лет — великий и конечный срок в человеческой жизни. Но ни земля, ни люди не покорились порабощению.
Борьба за приневский край была непримиримой, вековой. Здесь тучнели семьи завоевателей. Сначала — Делагарди. Потом на смену ему пришли другие помещики и рыцари. Шлиппенбахи. Пиперы. Они были еще жадней, еще беспощадней.
Но добрый свет надежды уже проблеснул над Невой. Ижорская земля ждала своего освобождения…
В числе первых воевод Орешка был Наримонт, по-русски — Глеб, сын великого князя литовского Гедимина. Через сотни лет сюда же, к стенам старой крепости, пришел потомок этого рода, князь Михайла Голицын, командир Семеновского полка петровской гвардии.
Героем последних битв за Орешек, битв, в которых отвагой русских восхищались даже шведы, был воевода Семен Шереметев. Миновали десятилетия — и к истоку Невы привел русскую армию его правнук, фельдмаршал Борис Шереметев.
Решался вековой спор.
Народное сказание о «Красных Соснах» сбывалось по-новому. Россия готовилась пригвоздить врага к захваченной им земле.
4. «КРОТОВЬЯ ВОЙНА»
Ночным переходом войска продвинулись по левому берегу Невы, до невысокой горы, которую называли Преображенской.
Голицын со своими семеновцами шел по кромке берега. Михайла Михайлович распорядился выставить у самой воды кордоны. Гонцы, посылаемые из Нотебурга, исчезали сразу, как только высаживались на берег.
Дорог каждый час, когда еще можно скрыть от врага грозящую ему опасность. Комендант Нотебурга Густав Шлиппенбах, брат Эрика Шлиппенбаха, разбитого под Эрестфером, знал о приближении русских войск. Первую тревожную весть он получил от пограничной стражи на Лаве и дал знать о том в Корелу и Нарву. Он ждал помощи. Но ему казалось, что главные силы русских еще далеко. Появившиеся подвижные отряды счел авангардом.
Шлиппенбах готовил крепость к бою, но так, как это делают, когда противник еще далеко. Дорого же заплатил за свою ошибку шведский полковник.
Русские действовали с неожиданной быстротой. Прежде чем Шлиппенбах мог опомниться, они оказались рядом. Осадный корпус развернулся фронтом к крепости. Ставка фельдмаршала находилась позади линии войск, в «Красных Соснах».
Всю ночь с 26 на 27 сентября в шатре с откинутым пологом горели свечи. Здесь допрашивали захваченных гонцов из крепости. Определялись позиции каждого полка и каждой пушкарской команды.
Полуполковник Голицын рано утром возвращался из шереметевской ставки. Он думал о сражении, которое, собственно, уже началось.
Михайла Михайлович был сторонником полевой войны. Когда в поле встречаются две армии, есть где разгуляться. Полк с полком столкнутся грудь к груди, и тут уж победа за тем, кто осилит в честном, прямом поединке.
Зато уж в осадном, крепостном бою все спутано, ни в чем не разберешься, все навыворот. Тут сметливый может одержать верх над смелым. И побеждает далеко не всегда тот, у кого больше солдат.
Битва у стен крепости неизменно напоминала Голицыну схватку человека в панцире с человеком в простом домотканом кафтане. Один подставляет под удар грудь, закованную в железо, другой — живое, незащищенное тело. Те, кто в крепости, прикрыты каменными стенами. У тех, кто идет на приступ, одна защита — беззаветная смелость. Здесь стремительность воюет с упорством. Михайла Михайлович называл все это «кротовьей войной».
Да что толку думать о том, что уже определено самим ходом времени и что изменить не можешь. Для Голицына это было не первое сражение. Он казался спокойным.
Полуполковник был очень молод. Его радовала свежесть утра, и то, что старый брюзга Шереметев на сей раз без спора поставил семеновцев в первую линию, и сознание, что он, князь Михайла, идет к своему полку, где все будет сделано в точности, как он прикажет: на приступ — так на приступ, норы рыть — так норы рыть!
В полку Голицын застал переполох. Вызван он был прибытием окольничего Ивана Меньшого Оглоблина.
Солдаты обступили рыдван, любопытствуя, как добралось сюда это чудовище и сколько же лошадей тащили его по ухабам.
Оглоблинская челядь отгоняла бесцеремонных солдат. Но те все же успели разглядеть и пуховики, и погребцы с домашними яствами и вином. Посмеивались, спрашивали, куда собрался боярин, на войну или на свадьбу?
Началась уже драка между оглоблинскими «казачками» — им было лет по тридцать — и гвардейцами, которые норовили пощупать пуховые перины.
В это время появился Голицын и разогнал озорников. Он подошел, скрипя широкими раструбами ботфортов. Резко повернулся, услышав бабий, дрожащий голос.
Рядом, на пне, покрытом ковром, сидел окольничий. Его толстые щеки побагровели и так обвисли, что касались ворота дорожного полукафтана, расшитого жемчугом. Совсем необычным для него тонким голосом он жалобно стонал, растирая спину и поясницу:
— Господи, за что такая мука? Всего разломило, каждая косточка гудет.
Меньшой Оглоблин не понимал, что происходит вокруг. Чего гогочет это мужичье, без страха, без должного почтения к роду и знатности?
Ведь так езжал к войску покойный отец, верный государев слуга, первейший у трона. Так и он приехал — иначе немыслимо. Кого бы тут порасспросить? Хоть словом перекинуться с кем-нибудь… Здесь не сразу отличишь генерала от ратника. Все в коротких мундирах, все с выбритыми подбородками, чуть не все — усачи.
Вдруг увидел грязные, заляпанные глиной сапожищи, топающие прямиком к нему. Отшатнулся, поднял глаза и узнал Голицына. Обрадовался, как родному:
— Князь Михайла, что делается? Или уж свету конец?
Мокрыми губами чмокнул Голицына в жесткую, плохо выбритую щеку.
