Пришелец - Александр Волков

— А ты не боишься, что новые боги потребуют новых жертв?

— Нет, мой мальчик, — сказал Гильд, — жертв требуют не боги, а люди, поклоняющиеся этим богам.

— Но если теперь я Верховный Жрец, — сказал Эрних, — люди могут потребовать этого от меня, разве не так?

— Люди привыкли подчиняться Унээту, — сказал Гильд, — привыкли преклонять головы перед человеком, облаченным в мантию из вороньих перьев, — не спеши расставаться с ней.

— Я понял тебя.

В путь тронулись ранним утром, когда сплошная темная стена леса стала распадаться на отдельные стволы и человеческий глаз уже мог различить тропинку среди подножной гнили и древесной трухи. Эрних шел впереди, шурша перьями мантии, задевавшей за ветви и сучья. Следом за ним двигались воины, бесшумно ступая твердыми как камень ступнями по перепревшей хвое. Каждый из них нес по две связки легких дротиков с костяными наконечниками и по большому заплечному мешку с запасом боевых кремней, переложенных толстыми кожаными доспехами: наручниками, наколенниками, пластинами для спины, плеч и груди. Охотники несли связки ловушек, сети, копья, топоры. Дети постарше были нагружены запасами еды, матери несли малышей. Четыре молодые жрицы, положив на плечи концы длинных жердей, продетых в лапы медвежьей шкуры, несли старуху. Гильд перед дорогой опять напоил ее отваром папарра, она уснула и теперь спала, покачиваясь в такт легким шагам носильщиц. Следом шли две старые жрицы с широкими плетеными корзинами на головах. Корзины были доверху заполнены связками перьев, сухими пучками трав, корешками, мешочками из рыбьей кожи с красками и глиной, так что с виду они казались громоздкими, но на самом деле были не очень тяжелыми. К тому же старухи за всю жизнь перетаскали на голове столько всего, что эта ноша была для них вполне посильной. Гильд шел за ними, далеко выставляя вперед свои можжевеловые подпорки и легко перебрасывая сухое жилистое тело, прикрытое плащом из вытертых заячьих шкурок. Молодые охотники, старшим среди которых был Бэрг, замыкали шествие. Их ношей были большие глиняные горшки с запасами сухой рыбы и мяса. Горшки были перевязаны широкими кожаными ремнями, приготовленными для выделки пращей, а для переходов соединенными по несколько штук и перехватывавшими лоб носильщика.

Накануне вечером принесли искупительную жертву. Эрних приказал воинам срубить высокий пень с высеченным на нем ликом Двана и сам отнес перемазанного глиной идола в кратер, взвалив его на плечо. Там он спустился к чаше, подождал, пока все люди племени займут свои места в нишах, положил бревно на вогнутую блестящую поверхность, чем-то схожую с внутренностью пустой раковины, а затем окропил водой, взятой из Подземного Озера. Сухое дерево засветилось зеленовато-голубым светом, подернулось матовым слоем пепла и вдруг словно опало на поверхность чаши, обратившись в широкую серебристо-серую полосу с неровными краями. Вернувшись к пещере, воины убрали свежие щепки вокруг пня и присыпали место толстым слоем палой листвы. Так же были скрыты все следы кострищ перед пещерой и завалены сучьями и трухой мусорные ямы. И вот теперь Эрних шел впереди, стараясь выбирать широкие просветы между деревьями, чтобы воинам не нужно было работать топорами, расчищая проход и оставляя свежие отметины. Когда же избежать этого было нельзя, он первый выдергивал из-за пояса клинок, перешедший к нему от Унээта, и, отбросив на спину шуршащий шлейф мантии, высекал глубокие зарубки на стволах, преграждавших путь. Тропа давно кончилась, и теперь они пробирались через глухой темный лес, заваленный вывороченными бурей стволами, держащими в громадных многопалых лапах корневищ замшелые, вывернутые из земли валуны. Тяжелые раскидистые ветви елей переплетались над головами, образуя почти сплошной шатер, сквозь который тонкими редкими звездочками пробивался небесный свет, пятнами перебегавший по человеческим спинам. Кругом было тихо, лишь раз где-то высоко над головами протрепетал в полете клич невидимых журавлей, ухнул неподалеку пробудившийся филин да протрещал сучьями перепуганный хряским стуком топоров лось.

К концу первого дня зашли в такую глухомань, что, когда исчезли последние пятна света между еловыми ветвями, тьма вокруг сделалась почти пещерной. Расчистили площадку, добыли огонь, из ямы под вывороченным кедром наполнили водой глиняные горшки, женщины мелко наскоблили сухое мясо острыми краями кремней, дети набрали белых жирных личинок, сдирая кору с мертвых стволов, а Бэрг, чуть отойдя в сторону, свистом приманил и прибил камнем пару рябчиков. Все это сложили в один большой горшок, залили водой, поставили на камни, тесно окружавшие середину костра, и стали варить, добавив сухих корешков и травы. Когда еда была готова, Эрних велел поднести к костру шкуру со старухой. Поднесли, развернули, широко разведя в стороны жерди, Гильд склонился над сухим скрюченным тельцем, коснулся губами гладкого, как камень, лобика, выпрямился и пальцами начертал на лице старухи знак Ворона. Ее отнесли в сторону и положили у трухлявого ствола ели, завернув в шкуру и прижав края тяжелыми валунами. После еды толстым слоем набросали вокруг костра еловых лап и улеглись, оставив на страже Дильса, умевшего спать на ходу и потому не знавшего, что такое усталость.

Старуху погребли утром, вычерпав из ямы под вывороченным корнем остатки воды, завернув тельце в шкуру, поставив рядом глиняный черепок с остатками трапезы и навалив сверху камней. Эрних несколько раз с силой ударил костью в тугую плоскость барабана, жрицы нестройно взвыли, а воины один раз скрестили кое-как зачехленные копья. Потом сняли большой пласт мха, выкопали неглубокую ямку, сгребли в нее потухшие угли от костра и, вернув мох на место, двинулись дальше. Кто-то из женщин предложил было взять с собой несколько тлеющих угольков, поместив их в глиняный горшок с дырками в стенках, но охотники сказали, что запах дыма будет отпугивать дичь и что в дороге совсем не помешало бы поохотиться, чтобы через десять — двенадцать лун не пришлось есть мох, ягоды, потрошить еловые шишки и глушить остающийся после таких трапез голод отваром растущего на березовых стволах гриба тртува. Впрочем, несколько таких грибов несли в своих корзинах старые жрицы на тот случай, если за племенем увяжется волчья стая, и для того, чтобы отпугнуть ее, надо будет быстро развести костер; тртува, зажженный от живого огня, мог тлеть долго, как человеческая плоть, пораженная кровавым кашлем. Но и страхи и надежды были напрасны: день проходил за днем, а вокруг все так же возносились к далекому, почти невидимому небу черные еловые стволы, а тишина нарушалась лишь сухими раскатистыми ударами кремневых топоров по источенной, трухлявой древесине, редким далеким треском птичьих крыльев да двойным гуком пестрой птицы уоку, напоминавшим звонкий перестук капель, порой проливавшихся со сводов пещеры после сильных ливней.