Голем, русская версия - Андрей Левкин

Потом туда въехали. Не простые люди, понятно, раз в такой расход вошли. По слухам, туда вселился человек, близкий к самой власти, уж какая она бывает. Детали его деятельности мне, понятно, не ведомы, хотя бы и по причине изрядной аполитичности. Но факт есть факт, я видел этого человека несколько раз в телевизоре, а теперь его лицо мелькнуло в окне. В этом стеклянном фонаре, который со стороны двора никакими разлегшимися лесби украшен не был. Выражение его лица я уловить не мог, но общие контуры лица не оставляли сомнений в том, что это именно он. Говорят, он, как и почти все они, которые не сама власть, а все время вокруг нее, из потомков кого-то, кто был властью в тридцатые годы. Но что ли не из палачей.

Конечно, это я несколько напрягаю атмосферу: это был тот самый начальник Галчинской, которого я однажды, как раз выходя от нее, видел подъезжающим в машине. Не ее непосредственный, главный в конторе. Она, бедная, даже некоторое время обходила этот дом стороной, чтобы с ним не столкнуться. Хотя отчего бы это ей с ним и не столкнуться, что ж такого, что они оказались на одной улице? А с другой-то стороны, чего боялась? Будто он когда-нибудь ходил тут пешком, в магазин. Челядь и домашние — да: судя по новым хорошо одетым лицам, иной раз встречаемым на улице, они действительно иногда ходили пешком, но он — никогда.

Лицо появилось и исчезло. На нем была белая рубашка и жилетка: не темная и не светлая. Хотелось думать, что люди его умственно-политического уровня в состоянии понять, что физическое лицо, находящееся на лавочке среди осыпающихся яблок, вовсе не склонно к терроризму. Да, никакой помехи моему занятию с его стороны не возникло. Так что я с улыбкой, уже начинавшей становиться блаженной, сплевывал все те же фразы — "увлекая его за собой на кушетку…" или же "тело, пахнущее чуть подвяв-шей лилией…", "утро резвилось в хрустальных бокалах с остатками багрового вина на донцах…" Кажется, в этот момент я думал о Мэри.

И неспроста — она тут и жила. Справа, в том же доме № 31, что и властное лицо, но в дворовой части дома. Он, дом, был буквой Г внутрь квартала, причем внутренняя часть была много длинней, чем фасадная. Там как раз открылось окно, на что я не обратил внимания даже когда начались хлопки, свидетельствовавшие о том, что во двор, против всех правил коммунального общежития, вытрясают половичок.

— Эй, — возник голос сверху. — Блаженствуешь? Это Мэри и была, но сам факт обращения, да еще столь миролюбивого, был куда большим событием, чем даже мой законченный подстрочник. Я оглянулся, задрал подбородок и удивился еще сильнее: она мало того что махала половичком, но при этом была в халатике, да и голова ее оказалась замотанной полотенцем, чего — в силу ее постоянного следования заветам Мэри Поппинс по части полного совершенства — ранее помыслить было нельзя. Что ли это мое присутствие на ее посиделках с Куракиным так сказалось? Вряд ли. Тут имелось что-то более судьбоносное.

— Привет, — согласился я. — Блаженствую. А чего это ты вечером убираться вздумала?

— А не знаю. Чтобы на выходные не оставлять. Пришла с работы и решила быстренько со всем разобраться и куда-нибудь в центр махнуть.

— В ночную жизнь?

— А то.

— А Севка не у тебя, случаем? — уж раз вдруг происходила просто Италия какая-то, так уж чего бы не нарваться на то, что она пошлет меня, заодно с Куракиным, куда-нибудь. Интересно.

— Н-е-е-е, — вполне дружелюбно ответила она. — Он позже подойдет. Часа через полтора. Ладно, пойду пылесосить, блаженствуй дальше.

Ну и прикрыла окно.

Вообще, лет пять назад она завела себе собаку — колли. То есть хорошо, что колли, а то могла бы и какого-нибудь далматинца, что было бы совсем уж нелепо, то есть чересчур высокохудожественно, и это стало бы свидетельством трагизма ее жизни. Но вряд ли колли мог бы столь изменить ее нрав, даже за пять лет. Куракин в качестве причины подобной перемены был куда вероятнее.

— Эх, — вздохнул я, отчасти грустя по собственной попусту проходящей жизни, а отчасти потому, что пустота в бутылке перебралась за половину.

Тут, пользуясь неведомым миру, но свойственным ему чутьем, из прохода вылез Херасков. Он пил кефир навскидку, а в промежутках между глотками успевал напевать: "В центре города большого, где травинки не растет, жил поэт, волшебник слова, вдохновенный рифмоплет. Рифмовал он что попало, просто выбился из сил и в деревню на поправку, где коровы щиплют травку, отдыхать отправлен был. Тридцать три коровы, тридцать три коровы, тридцать три коровы — свежая строка", — тут он дошел до меня, поставил зелено-белый тетрапак, украшенный 33 черно-белыми коровами и содержащий в себе кефир, на лавочку, взял уже мою бутылку и отхлебнул. То есть с ума он не сошел, ему кефир песню навеял.

Я между тем едва не впал в прострацию: это была песня из того самого фильма про Мэри Поппинс, которую сыграла актриса Андрейченко, вышедшая затем за какого-то настоящего иностранца, поскольку оказалась к этому подготовлена ролью.

— Херасков! — почти воскликнул я. — Как ты это делаешь?

— То есть? — удивился он, дожевывая ломтик условно крабовой палки.

— Почему ты пел именно это, когда я как раз думал о Мэри? Оказавшись при этом именно здесь, где я?

Он пожал плечами. Вполне искренне.

— Хрен его знает. Захотел и спел. Кефир пил, "33 коровы". Да и Мэри тут живет. Все одно к одному, так и бывает.

Сел рядом, снова отхлебнул.

— Вообще, — вздохнул он, — это странная история. У меня есть в пространстве над моей головой одна странная штука. Как будто кусок какого-то хозяйственного мыла там висит. Надо только принюхаться, а если еще как бы почувствовать запах корицы, то все вообще чудесно. Концентрируешься на проблеме, и ответ придет просто, как с елки упал:., вот. Как яблоко, — (как раз упало очередное яблоко). — Чисто как у Невтона. Иногда подождать надо, но ответ все равно упадет, притом — конкретный, никакой путаницы с тем, ответ это или нет. Вообще же, если честно, ты как-то на днях обмолвился — помнишь, у киоска столкнулись, — что пойдешь сегодня в издательство. Я предположил, что там тебе дадут денег, иначе зачем туда ездить, для разговоров телефон есть. Ну а не тот ты человек, чтобы теплым вечером пить водку дома, где тебя, кстати, и не было. В городе ты бы пить не стал, тебе в лом потом с устатку добираться. Значит, пьешь в непосредственной близости. На стадионе тебя не было. На аллейке тоже. Тут я и начал ощущать посредством своего хозяйственного мыла твое местонахождение. Ну а как ощутил, так и стал мурлыкать что в голову пришло. Значит, оно пришло и в связи с тобой.

— Тьфу, — сплюнул я, — так элементарно. Одолжил бы это мыло что ли. Мне сейчас крайне требуется просветление.

— Нет, — он рассудительно помотал головой. По всей видимости, все им только что рассказанное вовсе не было гоном. — У каждого есть какой-то такой свой предмет. Надо искать. Я думаю, что он есть у каждого. Мне просто повезло, еще в школе, случайно. Контрольная была какая-то важная, что ли районная… бывали такие мероприятия, ты помнишь… И вот, ничего не понимаю в задачках. Прошусь в туалет, в самом деле — писать от переживаний приспичило. Меня отпускают, потому что по лицу видят, что и в самом деле обоссытся парень. Но раз контрольная из РОНО, то отправляют со мной надзирать старшеклассника, их же приводили с задних парт смотреть, чтобы не списывали. Типа из ссучившихся, которые в медалисты метят. А в туалете что — никаких кабинок, то есть дверей на кабинках нет, да и вообще — писай и обратно. Да и шпаргалки у меня нет на самом-то деле. Я пописал, решил, чтобы время потянуть, руки вымыть. А там, в умывальнике, обычный такой, жестяной, — кусок этого самого хозяйственного мыла. И вот тут что-то в мозгу и заворочалось, до класса дошел, все и понял. Но контрольная-то ладно. Главное, я сообразил соотнести, не забыл. Потом пробовал: не с первого раза, но получается. Стимулирует меня хозяйственное мыло. Вообще, — разошелся он в пояснениях, — такие вещи с первого раза как раз и получаются, как у меня с контрольной. А вот после надо долго тренироваться, чтобы стало получаться как в первый раз, на халяву. Но все-таки если уж обратил внимание, в конце концов начинает получаться по заказу. Даже нюхать не надо, а только вообразить. Вот так. Искать надо.

Между тем во втором этаже зажегся свет, и стало видно, как в глубине комнаты человек ходит туда-сюда и взад-вперед.

— Слушай… — сказал я, думая о Галкиной. Мысль была, конечно, пьяненькой, но захотелось ей помочь, видимо, я все же испытывал к ней чувства: а вдруг Херасков поймет, что там, в мозгу у ее начальника, и вдруг это имеет к ней отношение. А то она с месяц назад жаловалась на какие-то проблемы, даже думала — уволят, не уволят.

— А? — переспросил он.

— А ты можешь подслушать, о чем он думает? — Я показал в сторону второго этажа.