Талантливый мистер Рипли - Патриция Хайсмит

– Я в порядке, – сказал Том спокойным, проникновенным голосом. – Не знаю, что со мной случилось. Может, жара достала.

Легкий смешок. Вот так и надо вести себя в реальной действительности: со смехом отмести, представить глупостью то, что было самым важным из происшедшего с ним за эти пять недель, с тех пор как он встретился с Дикки. А может быть, из происшедшего с ним за всю жизнь.

Дикки ничего не сказал. Только взял в рот сигарету, вынул из своего черного бумажника крокодиловой кожи две бумажки по сто лир и положил на стойку. Тома больно задело, что он ничего не сказал, как задело бы ребенка, который был болен и, возможно, всех замучил, но все равно ждет хотя бы доброго слова, когда болезнь прошла. Но Дикки не выказал никакой теплоты. Купил еще бренди с таким же равнодушием, как купил бы первому встречному, если б тот был болен и без денег. “Дикки не хочет, чтобы я ехал с ними на Кортино”, – подумал вдруг Том. Эта мысль пришла ему в голову не впервые. Мардж передумала и снова собиралась в Кортино. Когда Дикки с Мардж прошлый раз ездили в Неаполь, они купили огромных размеров термос, чтобы взять его с собой в Кортино. Его, Тома, они не спросили, как ему нравится новый термос, да и вообще ни о чем не спросили. Они просто-напросто тихо и постепенно исключили его из своих приготовлении к поездке. На самом деле Дикки надеялся, что еще до поездки в Кортино он, Том, уберется восвояси. Недели две назад Дикки обещал показать ему какие-то лыжные маршруты в окрестностях Кортино, отмеченные у него на карте. Потом однажды вечером Дикки сидел и изучал карту, по Тому не сказал ни слова.

– Пошли? – спросил Дикки.

Том поплелся за ним из бара, как собака за хозяином.

Когда вышли на дорогу, Дикки сказал:

– Если ты в состоянии сам дойти домой, я, пожалуй, забегу к Мардж.

– Я в порядке, – ответил Том.

– Ну вот и отлично. – И уже на ходу Дикки обернулся и сказал: – Может, зайдешь за почтой? Как бы я потом не забыл.

Том кивнул. Он зашел на почту. Получил два письма. Одно ему самому от мистера Гринлифа, другое Дикки от кого-то в Нью-Йорке, кого Том не знал. Остановившись в дверях, Том распечатал письмо мистера Гринлифа, почтительно развернул лист с машинописным текстом. Письмо было на внушительном фирменном бланке, название компании набрано бледно-зеленым, посредине торговая марка, изображающая штурвал.

“10 ноября 19…

Дорогой Том!

Учитывая, что Вы провели с Дикки уже больше месяца, а он по-прежнему не выказывает намерения вернуться домой, я могу прийти лишь к одному выводу: ваша миссия оказалась безрезультатной. Очевидно, Вы вполне искренне заблуждались, сообщая в своем письме, что Дикки рассматривает возможность возвращения. Но честно говоря, из его письма от 26 октября я не вынес такого впечатления. Более того, он, как мне кажется, утвердился в своем решении остаться в Монджибелло.

Хочу, чтобы Вы знали, что моя супруга и я признательны Вам за все усилия, предпринятые Вами ради нас и нашего сына. Отныне я считаю Всю свободным от каких бы то ни было обязательств по отношению ко мне. Надеюсь, что Ваши усилия за последний месяц не слишком затруднили Вас и что путешествие было для Вас приятным, несмотря на неудачу, которую Вы потерпели в достижении главной цели.

Примите привет и благодарность как от моей супруги, так и от меня.

Ваш Г. Р. Гринлиф”.

Это был последний удар. С бесстрастием, даже большим, чем в его обычно выдержанных в холодном деловом стиле письмах, поскольку речь шла об увольнении и выражалась благодарность лишь из вежливости, мистер Гринлиф просто-напросто давал ему пипка под зад. Он, Том, потерпел поражение. “Надеюсь, что Ваши усилия за последний месяц, не слишком затруднили Вас…” Какая злая ирония! Мистер Гринлиф даже не написал, что был бы рад встретиться с Томом, когда тот вернется в Америку.

Том машинально передвигал ноги, поднимаясь вверх по холму. Он представил себе, как в эту самую минуту Дикки сидит у Мардж и рассказывает ей про встречу с Карло в баре и про то, как странно вел себя Том на обратном пути. Том знал, что скажет Мардж: “Неужели ты не можешь от него отделаться?” Ему пришло в голову пойти и объясниться с ними, заставить их выслушать себя. Том повернулся, посмотрел на непроницаемый квадратный фасад дома Мардж, на пустые глазницы темных окон. Его джинсовая куртка намокла под дождем. Он поднял воротник. Быстро пошел дальше вверх, к дому Дикки. По крайней мере, с гордостью подумал Том, он не пытался выманить у мистера Гринлифа дополнительных денег, хотя и мог бы. Даже с соучастием Дикки, если бы подъехал к нему с этой идеей в свое время, когда Дикки был расположен к нему. Любой другой так и поступил бы. Любой другой. А он, Том, нет. Это уже кое-что, не так ли?

Он стоял в углу террасы, не сводя глаз с едва различимой линии горизонта, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме слабого, как во сне, ощущения утраты и одиночества. Дикки и Мардж были где-то далеко, и о чем они сейчас говорят, не имело значения. Он был одинок. Значение имело только это. Он ужаснулся. От страха засосало под ложечкой.

Том услышал, как открылись ворота, и обернулся. Дикки поднимался по дорожке, улыбаясь. Как показалось Тому, натянуто, из вежливости.

– Что ты делаешь тут под дождем? – спросил Дикки, ныряя в дверь прихожей.

– Дождь так освежает, – пошутил Том. – Тебе письмо.

Он отдал Дикки его письмо, а полученное от мистера Гринлифа засунул поглубже в карман.

Том повесил куртку в шкаф в прихожей. Дикки читал письмо, в нескольких местах разразился громким смехом, а когда он дочитал, Том спросил:

– Как ты думаешь, Мардж захочет поехать с нами в Париж?

Похоже, Дикки удивился:

– Думаю, что захочет.

– Ну так пригласи ее, – весело сказал Том.

– Я не уверен, что сам поеду в Париж, – сказал Дикки. – Вообще-то я не прочь переменить обстановку, но в Париж… – Он закурил сигарету. – С таким же успехом можно съездить в Сан-Ремо или Геную. Чем плоха Генуя?

– Но Париж… разве может Генуя сравниться с Парижем?

– Нет, конечно. Зато она не так далеко.

– Но когда же мы все-таки поедем в Париж?

– Не знаю. Когда-нибудь. Париж никуда не денется.

Том вслушивался в звук слов, сохранившийся в его ушах, стараясь что-либо понять по интонации. Позавчера Дикки получил письмо от отца. Отдельные фразы он прочитал вслух, и они вместе посмеялись над ними. Но всего письма, как делал раньше, читать вслух не стал. Без сомнения, мистер Гринлиф написал сыну, что Том Рипли ему надоел, а возможно, высказал подозрение, что Том просто воспользовался его деньгами для собственного увеселения. Дикки и над этим бы посмеялся месяц назад, но не теперь.

– Я просто думаю, что, пока у меня еще осталось немного денег, надо съездить на них в Париж, – настаивал Том.

– Поезжай один. У меня сейчас нет настроения. Надо беречь силы для Кортино.

– Ладно. Тогда давай махнем в Сан-Ремо, – сказал Том, притворившись, что его это вполне устраивает, а на самом деле чуть не плача.

– Договорились.

Том быстро прошел из прихожей на кухню. Из угла на него надвинулась огромная белая глыба холодильника. Том собирался выпить виски со льдом, но теперь вдруг стало противно прикоснуться к этому чудовищу. Не так давно он вместе с Дикки и Мардж провел в Неаполе целый день, глядя на холодильники, тщательно осматривая лотки для льда, пересчитывая, сколько в каком холодильнике приспособлений. Прошло немало времени, пока Том начал отличать одну марку от другой, а Дикки с Мардж занимались этим с упоением молодоженов. Затем они провели еще несколько часов в кафе, обсуждая сравнительные достоинства всех виденных ими холодильников, и только после этого решились купить тот, какой им понравился больше других. Теперь Мардж появлялась у них в доме чаще, чем прежде, потому что хранила в холодильнике часть своих продуктов. Кроме того, забегала попросить льда. Внезапно Том понял, почему он так ненавидит этот холодильник. Его покупка означала, что Дикки не тронется с места. Что не состоится путешествие по греческим островам этой зимой и Дикки не переедет в Париж или Рим, как они планировали в первые недели жизни Тома в Монджибелло. Владелец холодильника этого никогда не сделает. Ведь на весь городок было не больше четырех холодильников и владеть им было очень почетно, тем более что этот экземпляр был оснащен шестью лотками для льда и таким числом полок на дверце, что всякий раз, когда ее открывали, перед глазами представал целый супермаркет.

Том палил себе виски, но класть лед не стал. Руки у него дрожали. Не далее как вчера Дикки спросил у него: “На Рождество домой поедешь?” Спросил мимоходом, в разговоре о пустяках, но Дикки-то, черт побери, отлично знал, что Том не поедет домой на Рождество. У него и дома-то никакого нет, и Дикки это знает. Том все рассказал ему про тетю Дотти. Это был прозрачный намек, вот что это было. Мардж строила грандиозные планы на Рождество. Она приберегла банку консервированного английского рождественского пудинга и собиралась купить индейку у какого-нибудь крестьянина. Том представлял, какие сопли она разведет, какие приторные сантименты. Непременная рождественская елка, может быть вырезанная из картона. “Тихая ночь”. Пойло из взбитых яиц с сахаром и ромом. Трогательные подарки для Дикки. Мардж вяжет. Она постоянно берет домой носки Дикки и штопает их. И во время этого рождественского праздника оба они, Дикки и Мардж, тонко и вежливо дадут понять Тому, что не принимают его в свою компанию. Каждое доброе слово, которое они ему скажут, будет стоить им немалых усилий. Представлять себе все это было невыносимо. Хорошо, он уедет. Он сделает что угодно, лишь бы избежать этого ужасного Рождества с Дикки и Мардж.