Советская фантастика 80-х годов. Книга 2 (антология) - Владимир Михайлов

Гигантюк слез со змея и, не опираясь на трость, уверенно пошел к поселку. Перед ним расступились..

— Что вы имели в виду, Нури? — спросил Пан Перунович. — Я не понял. Почему — мгновенно?

— Кощей понял… У Гигантюка страшная болезнь, именуемая равнодушием. Рак души. Вы как-то забыли упомянуть о равнодушии, когда говорили о зле изначальном… И не спрашивайте меня, почему мы, общаясь с Кощеем, ничего не чувствуем. Чувствуем, но не хотим замечать зла равнодушия, поскольку в малых дозах сами заражены им. Попривыкли, принюхались. И потом, он скрывает от нас свою душу, а с виду кажется человеком. Василиску же он явился таким, каков есть. Мне жаль змея, Пан Перунович. Он заглянул в пустые глаза Кощея и сдох от ужаса!

Все молчали, потрясенные случившимся и словами Нури.

— Но разве Василиск не есть зло, порожденное нами? — прошептал Пан Перунович.

— Э, бросьте. Подумав, вы и сами могли бы догадаться, что в процесс предвоспитания вмешался Гигантюк. Полагаю, это было, когда он поскандалил с Неотесанным Митяем и тот ушел. Взбудораженный и злой, Гигантюк надел шлем ЭСУДа, оставленный лешим. Энергия, вы мне сами говорили, уже была подана. Ну вот, Кощей и сломал психику маленького змея, внушив ему склонность к злодеяниям, на которые сам не решается, ограниченный нормами человеческого общежития.

Нури не хотели отпускать, его уговаривали остаться здесь, в Заколдованном Лесу, навсегда. Неотесанный Митяй говорил, что года через три из него получился бы неплохой леший, поскольку Нури бесстрашен и добр, а всё остальное — дело практики. Пан Перунович был покорен умением Нури сочинять сказки. «С чего вы взяли?» — «А нам Алешка рассказывал, и вообще нам нужен постоянный консультант в ранге воспитателя дошколят, дабы верно оценивать содеянное и давать общее направление. Главное же — требуется человек, умеющий принимать правильные решения. Умеете, умеете, сразу видно, да и Сатон вас не зря направил к нам… А вы как думаете, Сатон — он такой! Мы здесь замкнулись внутри себя, и связи с реальностью у нас ослабли, а что за сказка без связи, вы встряхнули нас…» Иванушка иногда доверял Нури поварешку и утверждал, что через пару лет из Нури получился бы грамотный черпальщик. Тасан-игрушечник, не подозревая, что хобби Нури была механофауна, поражался его умению увидеть в произвольно взятой коряге то единственное, что в ней заключено: «Вы умеете держать инструмент, через пять лет я сделаю из вас игрушечника».

Все эти перспективы были заманчивы, и, если бы кибернетик Нури не стал воспитателем, он пошел бы в лешие, подменял бы ночами Иванушку и вырезал игрушки. Но он был на самой важной работе и, сожалея, отказался от предложений.

— Ладно, что тут поделаешь, — вздохнул Пан Перунович. — Но вам придется подождать, коллектив готовит для вас подарок. Мы не можем отпустить вас просто так.

— Подарок? — Нури задумался. — А хороший?

— Такой хороший, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Нури догадывался, что это будет за подарок, ибо к Гасану-игрушечнику прибегали на консультацию и старик Ромуальдыч, и сам Пан Перунович, и многие другие. Они вертели, так и сяк рассматривали того деревянного зверя, которого мастер показал Нури в день знакомства. Ромуальдыч терзал вопросами «Кассандру», Пан Перунович со своими добры-молодцами погрузился в глубины генетики и эстетики — в Заколдованном Лесу эти дисциплины оказались тесно связанными.

Нури не умел сидеть сложа руки и, трепетно ожидая подарка, взялся переделать все. наличные шапки ЭСУДа. Он вводил в схему блок защиты, автоматически отключающий поле при попытке передачи в камеры предвоспитания злых намерений, — запоздалая страховка от Кощея. Дело это было многотрудным, поскольку проверить, сработает ли блок, оказалось невозможным. У всех обнаружились только добрые намерения, а к Гигантюку, естественно, никто обращаться не захотел! Так что пришлось Нури полагаться на интуицию и свой богатый опыт наладчика кибернетических устройств.

…И настала ночь, теплая и сиренево-светлая. Нури, Иванушка, Неотесанный Митяй и Гасан-игрушечник сидели вокруг котла на помосте, смотрели на огонь и — ковшик ходил по кругу — пили драконье молоко. Немного грустные в предчувствии расставания, вели негромкую дружескую беседу обо всем — о жизни, о сказках, о том, что вот Драконыш растет общительным, что скоро, видимо, появится маленький единорог— естественным, так сказать, путем — и что, может быть, стоит познакомить золотого коня из ИРП с единорогами, есть в них что-то родственное. А возможно, кони— это мутанты единорогов?

Нури ощутил за спиной чье-то присутствие, протянул руку и погладил пса. Гром подошел неслышно и ждал, когда на него обратят внимание.

— Ну что, видимо, мне пора?

— Пора, — сказал пес. — Я пришел за тобой.

— Вы же сами не захотели остаться. — Пан Перунович пришел вовремя, и Нури подумал, что все уже приготовились и вот даже Грома вызвали к ночи, когда можно пройти сквозь защитное поле. В руках Пан Перунович держал лукошко, закрытое попонкой. Все посмотрели на лукошко и поднялись. — Тут для вас подарок. В дополнение к тянитолкаю, чтоб не рос увальнем и не терял алертности.

И сразу леший негромко засвистел, загукал странно, и на яблоню опустилась Жар-птица, и стало светло. А леший взял лукошко, поднес его Нури и убрал попонку. В лукошке на мягкой подстилке лежал и сонно щурился на Нури щенок рычикусая.

Север Гансовский

… И МЕДНЫЕ ТРУБЫ

Повесть

Первый раз смотритель поклонился барину, когда по двору еще водили выпряженную распаренную тройку. Тот в избе из ковша воду пил.

— Ваше сиятельство, сударь, повремени. Шалят очень на гари. Злодейство еще от Емельки не переведется никак. У нас компании сбивают, кому ехать — купцу или по казенной части.

Был проезжий важного росту — до сажени вершков пяти не дотянул. Подорожная от тобольского генерал-губернатора, но следовал без прислуги, сам, чего при таких-то подорожных не бывало. И лик не крупитчатый, округлый, а загорелый, худой. Взглядом не медленно, с сознанием себя, водит, а резко упрет в одну сторону и в другую. Стиль твердый.

Ковш положивши, вытер рот рукою.

— Запрягай!

Вещей две клади. Сундук одному поднять впору — он оставил в кибитке, шкатулку же брал с собой, вынимал оттуда подорожную, чтобы смотрителю переписать.

Как запрягли, еще пробовал урезонить проезжего смотритель — что случись, с него тоже спрос.

— Ваше сиятельство, по крайности хоть пистолеты…

Тот прервал его знаком руки.

— Выводи!

Сам — в карман и рубль кинул. У смотрителя дух захватило. Знатнее езживали — прислуги только на трех повозках. А чтобы серебряным рублем, — не помнилось.