Темный карнавал - Рэй Брэдбери

– О нет! – вскричала я. – Мне не судьба быть такой счастливой. Когда вы умолкнете, я умру от горя.

– В таком случае, – сказал он, – я не стану останавливаться, мисс…

– Эмма Герц.

– Эмма, – спросил он, – вы замужем?

– Смеетесь?

– Эмма, вы любите путешествовать?

– Я никогда в жизни не путешествовала.

– Эмма, – сказал он, – карнавальные представления в вашем городе продлятся еще неделю, и все это время наша труппа будет здесь. Было бы здорово, если бы вы приходили сюда каждый день и каждый вечер. Мы будем беседовать, познакомимся поближе. И как знать – быть может, в итоге вы решитесь уехать вместе со мной.

– Как мне понимать ваше предложение? – сказала я.

Ни гнева, ни раздражения я не испытывала. Просто была приятно поражена и заинтригована тем, что кому-то вообще вздумалось что-то предлагать мне – киту на двух ногах!

– Я имею в виду брак! – Задыхаясь от волнения, Уилли Флит не сводил с меня глаз.

И я вдруг представила его в костюмчике альпиниста, с альпенштоком в руке, в альпийской шляпе с пером и с мотком веревки на детском плечике. Идет покорять Гору. И если бы я опросила его: «Зачем тебе это?» – возможно, я не добилась бы иного ответа, кроме: «Потому что ты существуешь».

Но я не спросила, и ему не пришлось подыскивать ответ. Мы еще долго стояли друг против друга посреди карнавальной ярмарки, прежде чем я пошла прочь – слегка покачиваясь.

– Ой, я пьяная! – закричала я. – Я совсем пьяная, а ведь ничегошеньки не пила!

– Теперь, когда я тебя наконец нашел, – прокричал мне вслед Уилли Флит, – не вздумай исчезнуть! Не смей!

Уж не помню, так я нашла дорогу домой – я была как слепая, у меня в голове все кругом шло от его хороших мужских слов, пусть и произнесенных тонким женским голоском.

Не прошло и недели, как мы стали мужем и женой.

Эмма Флит помолчала, смущенно разглядывая свои руки.

– Вам не будет скучно, доктор, если я расскажу о нашем медовом месяце? – застенчиво осведомилась она.

– Нет, – мгновенно отозвался доктор Джордж. Затем, устыдившись своего неприкрытого и отнюдь не врачебного любопытства, добавил менее горячим тоном: – Пожалуйста, продолжайте.

– Наш медовый месяц… Его нельзя назвать обычным.

Брови доктора слегка подпрыгнули вверх. Он невольно перевел взгляд с лежащей на кушетке Эммы Флит на дверь в приемную, где сидел крошечный сколок Эдмунда Хиллари, славного покорителя Эвереста.

– О, вы представить себе не можете, с каким страстным нетерпением Уилли увлек меня в свой будто кукольный домик, состоявший из одной небольшой комнаты с крохотным оконцем. Теперь эта комнатка стала и моей. Уилли – всегда спокойный и добрый, всегда деликатный, всегда истинный джентльмен. И когда мы оказались в его домике, он себе не изменил. Он самым вежливым образом попросил меня дать ему мою блузку. Я ее сняла и протянула в его маленькие изящные ручки. Тогда он попросил юбку, и я подчинилась. И так он перечислял предметы моей одежды, пока я не оказалась… Не знаю, можно ли покраснеть с головы до ног, но мне тогда показалось, что я покраснела от макушки до пят. Я была в центре комнаты, как огромный костер, и полыхала, то бледнея всем телом, то снова краснея, то снова бледнея.

– Боже! – вскричал Уилли. – Словно распустился огромный бутон самой прекрасной на свете камелии!

И при этих его словах я снова зарумянилась от стыда от макушки до пят и новые волны огня и холода покатились у меня по телу, но было чрезвычайно отрадно чувствовать, как моя кожа вызывает в Уилли упоение восторга. И что, по-вашему, Уилли сделал потом? Догадайтесь!

– Я не смею, – сказал доктор, и вдруг сам зарделся.

– Он обошел вокруг меня – раз, другой, третий.

– То есть он кружил вокруг вас?

– Да, словно скульптор вокруг глыбы белоснежного мрамора, с которой ему предстоит работать. Он так и назвал меня – глыбой гранита или мрамора, из которой можно создать произведение искусства невиданной красоты. И он все кружил и кружил вокруг меня, торжествующе ахая и охая, потирая руки, сверкая глазками и довольно покачивая головой, не в силах нарадоваться на свое счастье. Казалось, он прикидывал, с какого места начать. Откуда, откуда же начать?

И вот он наконец обрел: речь и спросил меня:

– Эмма, знаешь ли ты, почему я столько лет ездил с лилипутами и, в дополнение к главной работе, – куплетам и танцам, – занимался тем, что взвешивал людей на ярмарках? Я отвечу тебе. Потому что всю свою взрослую жизнь я искал кого-нибудь вроде тебя. Вечер за вечером, лето за летом я видел перед собой, как прогибается сиденье моих весов под весом желающих взвеситься. Но я был капризен. Я ждал подлинной удачи. И дождался. Теперь у меня есть ты, а вместе с тобой – и возможность выразить мой гений. Ты – мой холст, ты – голая белая стена собора, которую должно украсить роскошной фреской!

Он захлебнулся от чувств и молча взирал на меня блещущими глазами.

– Эмма, – сказал он наконец, нежнейшим голосом, – могу ли я делать с тобой все, что мне захочется? Могу ли я полностью располагать тобой?

– Ах, Уилли, – вскричала я. – Делай со мной все, что хочешь, Уилли! Я твоя!

Эмма Флит замолчала.

Доктор давным-давно сдвинулся на самый край своего кресла и весь подался вперед. Теперь он быстро выдохнул:

– Ну-ну, и дальше?

– А дальше он вынул из шкафчика все свои коробочки, бутылочки с чернилами, трафареты и сверкающие серебряные татуировочные иглы.

– Тату… Татуировочные иглы?

Доктор Джордж ошарашенно отъехал в глубину своего кресла:

– Он вас… татуировал?

– Да, он меня татуировал.

– Выходит, он мастер татуировки? Художник по телу?

– Да-да, вы употребили правильное слово: художник! Но так Уилли предначертано талантом, что холстом ему служит человеческое тело.

– Стало быть, вы, – медленно произнес доктор, – стали тем холстом, который он искал с юности?

– Да, я стала тем холстом, который он искал всю свою жизнь…

Миссис Флит сделала паузу, дабы психоаналитик как следует осознал суть произнесенного. И тот действительно хотя и не сразу, не без заметного усилия, но проникся.

Эмма продолжила свой рассказ не раньше чем убедилась по игре чувств на лице доктора, что сказанное ею достигло самого дна его души и вызвало там громкий всплеск эмоций.

– И с тех пор началась упоительная жизнь! Я души не чаяла в Уилли, а Уилли души не чаял во мне, и мы оба любили то, что было выше нас и чем мы занимались вместе. Мы были заняты созданием самой грандиозной картины в мире – такой, что свет еще не видел! «Мы достигнем полнейшего совершенства!» – восклицал Уилли. «Мы достигнем полнейшего совершенства!» – вторила я ему.