Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Гля, а змеюка-то спокойна, ровно камень! Так и есть холоднокровная!

— Хоть бы слезу выронила! Мужа на заре располовинят, а этой хоть бы что!

— Слыхала, и дети у них порченые!

— Да ну⁉

— Ага, болтают, один в огне не горит, второй в воде не тонет!

— А который на руках у неё?

— Это который не тонет. Истинно тебе говорю!

— Ну змея-я-я-я!

Верна, краем уха слышавшая всё, усмехнулась, нашла глазами самую говорливую — а вышла это жена Смекала — и будто верёвками её взгляд к своему привязала. Ровно ладьи баграми сцепились. Медленно качнула челюстью и обозначила плевок, и видать настолько сильно полыхнула перед глазами недавняя память, что Луговицу аж в сторону дёрнуло. Аккурат за спину Порошицы, жены Званца, которая сама глаза распахнула, ровно чудовище увидала. Ага, а ты поиграй в гляделки с этой, которая дерётся, ровно дружинный.

Отвада какое-то время молча смотрел на скоморошество в рядах именитых да родовитых, потом знаком подозвал Речкуна и пальцем показал, мол, и эту штуку прихвати, а когда судебный воевода передал искомое и князь, спрятав это за спиной, прошествовал к рядку скамей с боярами, толпа — а уж ей было прекрасно видно, что именно прячет за спиной Отвада — в предвкушении умолкла. И стоило Косовороту раскрыть рот с очередным призывом, князь вытащил из-за спины мощный охотничий рог и загнал оба своих лёгких в левое ухо горлопану. Здоровяка едва с места не снесло — колосились бы волосы на башке, легли бы под буйным ветром, как всамделишные — он вскинул обе руки к лицу, выгнулся назад, ровно стрелы в лицо летят и сам от неожиданности да испуга заорал, только где тут переорать трубный глас, да тем более против Отвады, который по молодости сам в дружине трубил?

— На место сядь, косопузый! — князь кулаком пихнул бузотёра в живот, и тот повалился на седалище, ровно грузчики мешок на пристани швырнули. — Только пыли мне тут не хватает! Тебе князь говорит — усекновение!

— Он твоих продал! — злобно прошипел здоровяк, щуря глаза от нескрываемой ненависти.

— Продаст твоих, приходи, пошепчемся, — и, повернувшись к бурлящей толпе, во всеуслышание огласил. — Усекновение главы мечом!

Когда над поляной, ровно чёрные вороны, взлетели слова Отвады «виновен», «усекновение главы», Моряй даже не вспомнил упреждение держать себя в руках. Несколько лет назад место нынешнего судилища было полем битвы, на котором они с Безродом взяли верх, а теперь злой усмешкой судьбы на этом же поле победу торжествует мрак знает что! Мореход вскочил со скамьи, челюсть его затряслась, видно было — слова наружу лезут и даже не слова, а то, что заставляет волкодава зубы обнажать. Что там в глазах углядел князь, только ему и ведомо, да, видимо, ничего хорошего, если глухо буркнул:

— Вечером скажешь всё. Не здесь. Не здесь!

— И в хвост, и в гриву ту мамашу, — хрипнул Моряй, — не знаю только чью! А заставные где? Не пустил на суд?

— В зерцало поглядись, — холодно бросил Отвада и, помедлив, добавил, — и сам себе ответь, что было бы, посади я их тут!

Моряй с шумом выдохнул — бушуй он так тем злополучным днём в полное безветрие, глядишь, ушли бы от погони — стрельнул поверх головы Отвады жутким взглядом, оглянулся на толпу и, развернувшись спиной к родовитым, широким шагом сошёл с помоста.

— Завтра поутру присяга бояр, потом последнее слово подсудимца и казнь, — громко объявил Речкун, и Отвада добавил: — Все! Расходимся!

Выглянув перед самым рассветом на поле за мостом, любой из давешних зевак присвистнул бы удивлённо и подумал: «Нет, не было тут вчера всей Боянщины, как я думал. Вся Боянщина тут сегодня». От берега реки до кромки леса не нашлось бы клочка земли, на котором вольготно встала бы телега. Если мерить в яблоках… яблоку было где упасть, только никто ими не разбрасывался. Если и были на поле яблоки, их жевали. Мрачно и сосредоточенно. Приятного этим утром будет мало. Точнее не будет его совсем. Ну, волков приведут к присяге. И всё. Только это равносильно тому, как того же волка посадят на цепь. Перестанет выть на луну и бросаться? Вроде выслушали вчера всё, и по тому, что тут говорили выходило, что сто раз виновен Сивый, только внутри не заканчиваются промозглые осенние дожди и нет-нет, да и выдавит ненастную мокрость через глаза. Если, как болтали, живёт внутрях твоё подобие, более мудрое и взвешенное, чего ж оно тогда криком орёт, будто пьяное, и не находится в его выкриках никакого принятия судьбы и княжьего приговора, а только похабная матерщина в сторону волков и исступлённое: «Он невиновен! Невиновен, сволочи!»

Ночью на поле обнаружилась жизнь. Что-то телегами привозили из Сторожища, заводили повозки за пологи, поднятые на месте клетки, и оттуда всю ночь стучали молотками.

— Плаху сооружают, что ли? Боги, что там сооружать? Привезли колоду, поставили на землю и вот тебе плаха!

— Небось повыше мостят! Чтобы всем видно было! Для острастки!

Окрестный лес тут и там пламенел в ночи кострами — то зеваки коротали время до рассвета, впрочем, никто себя зевакой не считал и вопрос про плаху задавали друг другу не с той равнодушной беспечностью, что присуща зевакам-баранам, а с тревогой и чувством близкой потери, свойственными людям мудрым и понимающим. А что срывается с губ замысловатая матерщина… так то не матюки, а народная мудрость без мяса, обточенная временем до скелета. То один то другой выходили из лесу, приближались к ограждению поглядеть-послушать, что там за пологом происходит, но дальше стража не пускала, а на излёте сумерек, за пологом вспыхнул огонь — его было хорошо видно во мраке, пламя просвечивало через тканину.

— А огонь-то зачем?

— А это днём с огнём правду будут искать!

— А слыхал, мор как будто на нет сходит?

— Да-а-а?

— Брат жены в Семилесках в городской страже состоит, говорит меньше их стало. Друг друга повыкосили что ли?

— Гля, Безрода ведут!

Незадолго до зари в клетку водворили Сивого. Верна всю дорогу шла чуть сзади и левее, она мужа видела, он её и сына — нет. На скамье к ней присоединились Ясна и Тычок с Жариком. Мальчишка гляделся кругом волчонком, с ненавистью зыркал на стражу, как будто именно она виновна была в злоключениях отца. Старый егоз сел нахохлившись, ровно потрёпанный жизнью воробей, бросал недобрые взгляды наискось — на рядок, куда вскорости должны будут усесться бояре и прочие именитые. Моряй, Гремляш, Вороняй и другие «старики», знавшие Сивого ещё по той осаде, сели на самом краю, прямо перед Верной — давеча вернулись из отлучки, а вот Перегуж основательно застрял с оттнирами. Сюда же, наконец, пустили заставных, и то лишь после того, как Сивый взялся с парнями поговорить. Что он им сказал, осталось тайной, но не бузить Рядяша и остальные пообещали, и вот диво — должны были глядеться кругом мрачнее тучи, но нет, просто сосредоточены и не болтливы. Впрочем, Отвада и бояре перебдели: стражи добавилось.

— Вернушка, ты держись, — буркнул Моряй и неловко её обнял.

— Выше нос, — Гремляш сделал Верне «галочку», это когда пальцем резко но несильно снизу поддевается нос.

— У меня есть выбор?

— О, едут! — буркнул Тычок и грязно выматерился. — Бараны на лошадях!

На этот раз Ясна даже косо на старика не посмотрела. Первым у мостков спешился князь. Махнул дружинным, те на пределе вежества ответили, заставные же просто отвернулись. Потом расселись остальные — млечи, соловеи, былинеи. Косоворот нёс себя важно, ровно дружинное знамя. Рядяша смачно отхаркался и плюнул на место, где он только что ступал, а прочим — Кукишу, Смекалу и остальным — пришлось перешагивать через смачный плевок. А едва все расселись, Речкун трижды протрубил. Отвада вышел к перилам.

— Люд честной сторожищинский-боянский. Обещали бояре перед народом клятву принести? Гляди, все здесь до единого! Не соврали, выходит?

— А это мы ещё поглядим! — крикнули из толпы.

— Гляди, люд рукодельный, торговый, глаза распахни, ничего не пропусти. Поймали — все до единого наряжены? Верховки расшиты, рубахи расшиты! Присяга, это тебе не в нужник сходить!