ДНЕВНИКИ - Александр Шмеман

Пятница, 19 февраля 1982

В "Orientalia Christiana Periodica" (vol.47/2, 1981) рецензия неизвестного мне G.Nedungatt, S.J. о моей "Church. World. Mission". Выписываю заключение:

"Schmemann's is one of the most powerful voices of Orthodoxy today, which ought to be heard. He is provocative, prophetic and paradoxical. ("There is no real freedom outside the Church," he writes on p. 184. Before objecting – "if so, equally, extra ecclesia nulla damnatio", go and read the whole essay on "Freedom in the Church" and try to see what he means to say.) His theology is an antidote to the shining stone that is often proffered as living bread to a consumeristic society by a commercialized theology"1.

1 "Голос Шмемана – один из сильнейших в современном Православии, и к нему следует прислушаться. Пророческий и парадоксальный, он побуждает к размышлениям. ("Вне Церкви нет настоящей свободы", – пишет он на стр.184. Перед тем, как возразить: "Если так, то вне Церкви нет и осуждения", прочитайте всю статью "Свобода в Церкви" и попробуйте разобраться в том, что он хочет сказать.) Его богословие – противоядие против того блестящего камешка, который предлагается поставленным на коммерческую основу богословием в качестве живого хлеба потребительскому обществу" (англ.).

П[етр] М[икуляк] рассказывает мне сегодня о церковном "пожаре" в Пенсильвании в связи с декретом наших владык о новом стиле. Сто лет этих несчастных карпатороссов и галичан не учили ничему, кроме "старого стиля", в нем учили их видеть сущность Православия. И вдруг – опять-таки без всякой подготовки – переходить на новый стиль!

Исповедь, сегодня после утрени, одной из наших "семинаристок". Американская болезнь: патологическая боязнь не быть популярной , выпасть из круговой поруки того социального микроорганизма, к которому принадлежишь. Сколько в Америке "держится" на этой псевдодружбе, псевдоинтересе друг к другу, на своего рода "ритуальном" или "символическом" единстве. И все это из-за боязни, столь же патологической, остаться, хоть и на короткое время, в одиночестве. У американцев предельно неразвита внутренняя жизнь. Ее сознательно заглушают, заговаривают этой вот "круговой порукой". И когда она – внутренняя жизнь – пробивается через все это, человек впадает в самую настоящую панику и бежит к психиатру излечиваться от нее… Это же относится и к американскому браку. Он либо распадается, либо же муж и жена живут в какой-то мучительной, тоже "панической" зависимости друг от друга. И это так потому, должно быть, что американца со дня рождения учат adjustment to life1 . Учат и в семье, и в детском саду, и в школе, и в университете. Поэтому всякое выпадение из социума американец переживает и воспринимает как угрожающий симптом maladjustment2 , требующий моментального лечения. Я часто спрашиваю себя и даже писал об этом: почему в семинарии такое напряжение ? Ответ прост. Потому что все живут только "по отношению" к другим, ко всем, им все время "дело" до других… Они думают, что это христианская любовь. Но это совсем не христианская и не любовь. Это все время на деле предельно эгоистическая забота, страх о себе, боязнь не иметь в других свидетельства, удостоверения своего собственного существования. Высшая похвала: "Не relates well to people…"3.

Среда, 24 февраля 1982

Вчера – в Балтиморе. Лекция в Loyola College. Лучезарный – первый подлинно весенний – день! Я приехал заранее и с вокзала пошел пешком – километра четыре, если не все пять. Наслаждение от солнца, от утренней городской жизни, от одиночества, как бы всему, что видишь, – благодарно открытого. "Удачная" лекция. Уютный завтрак с профессорами, разговор живой, но серьезный и подлинный и о подлинном с людьми, задающими себе вопросы о Церкви, о мире, о людях, а не просто разводящими свой елейный и – одновременно – садистский триумфализм, не играющими в "духовность"…

"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас…" (Мф.23:15).

1 приспособляемости; адаптации к жизни (англ.).

2 плохой приспособляемости, слабой адаптации (особенно к окружающей обстановке) (англ.).

3 "Он легко сходится с людьми" (англ.).

Четверг, 25 февраля 1982

Вчера за блинами у Юры и Вероники Штейн разговор о "захвате" "Нового русского слова" какими-то диссидентскими, "третьеэмигрантскими" жуликами, об изгнании Виктора Соколова (у которого мы ужинали в прошлое воскресенье) и т.д. Ускоряется процесс гниения эмиграции, и от него нужно держаться как можно дальше… Эмиграция, всякая эмиграция – болезнь, ибо – состояние ненормальное. Но она осмыслена, она совершает свою "миссию", пока она преодолевает себя как "болезнь", претворяет себя в какое бы то ни было, но служение . Этим держалась первая эмиграция, обреченная на "служение" уже хотя бы тем, что никто на Западе – ни правительства, ни литература, ни политика – ею не интересовался, денег ей не платил и на службу к себе не пускал. Все было "героизмом" – и школы, и газеты, и издательства, и "политика". Все это начало меняться уже со второй волной, попавшей на Запад в эпоху холодной войны и в нее включившейся, но уже по заказу (см. радио "Свобода"). С появлением же третьей волны произошла радикальная метаморфоза, потому что 95% ее и эмигрировали-то не для того, чтобы "служить" – России, свободе и т.д., а для себя , для возможности делать то, чего "там" они делать не могли. Они эмигрировали во имя своего личного, житейского успеха … Поскольку, однако, успех этот зависит, в большинстве случаев, от их "представительности", от признания их Западом как "представителей" порабощенного Советского Союза, то создалась и не могла не создаться атмосфера самозванства, главное же – рвачества во всех его видах, формах и степенях. И все стало фальшиво . В первой эмиграции многое было ненужным. Но не было – в теперешнем размере ее – фальши . Люди верили в то, что они как эмигранты делали, даже если то, во что они верили, каким "ценностям" служили, было ошибочным или ненужным… Да, и тогда эмигранты писали друг на друга доносы, но писали их "бескорыстно", ибо донос не мог привести к службе, пенсии, мягкому редакторскому креслу. И, наконец, морально ни доносы, ни рвачество не оправдывались. На самом высоком уровне эмиграции, там, где "давался ей тон", идеал эмигранта был идеал "рыцарский". Конечно, по-настоящему жили этим идеалом и воплощали его. как всегда и всюду, немногие. Важно то, однако, что и не воплощавшие его должны были по нему равняться. А теперь этого идеала нет, и, потому что его нет, все "идеалы" стали фальшивками. И в этой атмосфере жить нельзя и не нужно.

Бурный, неистовый роман между Н. и Н.Н., в который я почему-то оказываюсь вовлеченным. Слушая их "излияния", думаю о том, что как история никогда никого ничему не учит, так же непередаваем и личный опыт, никакая другими накопленная мудрость. Каждый в минуту жизненной бури – один, вне достижимости, и ему ничего не говорит, ни в чем не убеждает чужая мудрость, чужой опыт. Как если бы каждый человек должен пройти через все стадии "человеческой истории".

Понедельник, 1 марта 1982. Великий Пост

Вчера – Прощеное воскресенье. Соответствующие службы, соответствующие проповеди. Но как трудно сквозь привычные слова пробиться к подлинной сущности, например, прощения. Прощения как "события" Божественно-

го, творческого. Что значит: "Бог простит…"? В Церкви все время к чему-то главному, "последнему" прикасаешься или, вернее, это главное тебя "объемлет". Но тут же, увы, и выключаешься…

Понял вчера, вдруг, [первую ошибку] моей главы о таинстве Святого Духа. Я все хотел православное приятие "тайносовершительного момента" вывести из западных влияний. И вот нет, должен признать – из самой Византии-матушки, из мистериологии и символизма, а в конце концов все из того же "краха" эсхатологии. Переписывать! В который раз?

Длинный разговор в субботу перед всенощной с Н. Еще раз убеждаюсь в том, как далек le discours1 Церкви от "воспринимательных категорий" современного человека, даже родившегося и выросшего в Церкви. Например, исчезли совершенно, без остатка, категории гибели и спасения . Исчезли вместе с категорией "мздовоздаяния". И исчезли в ту меру, в какую в Церкви эта категория – мздовоздаяния – воцарилась, превратилась в некое самодовлеющее целое. Ибо на деле современный человек имеет опыт гибели – распада, убывания, разложения жизни – и также если не опыт, то жажду спасения . Но если за помощью, за спасением от гибели он обращается не к Церкви, а к психотерапии, то потому, что Церковь, христианское учение он воспринимает как систему каких-то непонятных, а потому и бессмысленных можно и нельзя . Христианство спасает светом и радостью пришествия в мир Христа. Он есть спасение. И только это знание объясняет, осмысливает все "можно" и все "нельзя", ибо все они – по отношению ко Христу, по отношению к единственному выбору во Христе или вне Христа …