Неожиданная Россия (СИ) - Волынец Алексей Николаевич

Впрочем, детство на каторжном Сахалине заканчивалось быстро и зачастую трагически. «Сахалинские дети говорят о розгах, плетях, знают, что такое палач, кандальные, сожитель… Сахалинские дети бледны, худы, вялы; они одеты в рубища и всегда хотят есть…» – пишет Чехов. Печальной была участь многих девочек: «Едва дочерям минуло 14–15 лет, как и их тоже пускают в оборот; матери торгуют ими дома или же отдают их в сожительницы к богатым поселенцам и надзирателям…»

«Палач берет плеть с тремя ременными хвостами…»

В тюрьмах царской России были узаконены телесные наказания. Каторжников пороли розгами и плетьми за различные нарушения и побеги. Интеллигентнейший Антон Чехов стал свидетелем такой страшной экзекуции. Писатель описал её во всех ужасающих и натуралистичных подробностях:

«Бродяга Прохоров, он же Мыльников, за убийство казака и двух внучек был приговорен хабаровским окружным судом к 90 плетям и прикованию к тачке… Палач берёт плеть с тремя ременными хвостами и не спеша расправляет ее. – Поддержись! – говорит он негромко и, не размахиваясь, а как бы только примериваясь, наносит первый удар… В первое мгновение Прохоров молчит и даже выражение лица у него не меняется, но вот по телу пробегает судорога от боли и раздается не крик, а визг… Палач стоит сбоку и бьет так, что плеть ложится поперек тела. После каждых пяти ударов он медленно переходит на другую сторону и дает отдохнуть полминуты. У Прохорова волосы прилипли ко лбу, шея надулась; уже после 5–10 ударов тело побагровело, посинело; кожица лопается на нем от каждого удара… Вот уже какое-то странное вытягивание шеи, звуки рвоты… Прохоров не произносит ни одного слова, а только мычит и хрипит; кажется, что с начала наказания прошла целая вечность, но надзиратель кричит только: Сорок два! Сорок три! До девяноста далеко. Я выхожу наружу…»

«Палач берёт плеть с тремя ременными хвостами и не спеша расправляет ее…»

Смертные казни на каторжном острове писатель не застал. Но рассказал об одном поистине ужасающем случае, когда к повешению приговорили сразу 11 беглых каторжников. В 1885 году ушедшие в побег сбились в настоящую шайку и вырезали на Сахалине целое поселение аборигенов-айнов. «Беглые каторжные, – пишет Чехов, – напали на селение и, по-видимому, только ради сильных ощущений занялись истязанием мужчин и женщин, последних изнасиловали, и в заключение повесили детей…»

Пойманных военный суд приговорил к аналогичной смерти – но повесили только девятерых, двое ещё до казни успели отравиться борцом, местной ядовитой травой. Как записал Чехов, по ходившим среди каторжан слухам, один из казнённых был невиновен и не причастен к ужасающему преступлению в айнском селении.

Книга Чехова «Остров Сахалин» увидела свет в 1895 году. Гений писателя объединил в единое целое и трагедию каторги, и потрясающие природные богатства и всю непростую, пугающую и славную, историю освоения этой части российского Дальнего Востока. И сегодня, спустя более века, чеховский «Остров Сахалин» не оставит читателя равнодушным – можно лишь догадываться, как книга потрясала современников, для которых всё поведанное её страницами было частью их времени и их жизни. «Если бы господин Чехов ничего не написал более, кроме этой книги, имя его навсегда было бы вписано в историю русской литературы», – справедливо замечали газеты тех дней.

Сам же Чехов в одном из писем к издателю оставил невольный, но потрясающе ёмкий эпиграф к своему произведению о дальневосточном острове: «Жалею, что я не сентиментален, а то сказал бы, что в места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку, а моряки и тюрьмоведы должны глядеть на Сахалин, как военные на Севастополь… Наши русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека, а нам это не нужно, мы не знаем, что это за люди, и только сидим в четырех стенах и жалуемся, что бог дурно создал человека…»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Глава 84. «Золото мыть – голодным быть»

Кто и как наживался на «золотых лихорадках» Дальнего Востока

Очень часто богатство достаётся не тем, кто его добывает. По итогам любой «золотой лихорадки» отнятый у природы ценой надрывных усилий и лишений драгоценный металл слишком часто оседает совсем не утех, кто махал кайлом или «мыл» шлиховый песок по колено в ледяной воде.

Этот далёкий от справедливости закон жизни работал везде, где человека поражала «золотая лихорадка» – от канадского Клондайка до юга Австралии. Не обошёл он стороной и Россию…

«Золотая лихорадка» без золота

Задолго до открытия на Дальнем Востоке нашей страны месторождений золота, здесь уже был свой аналог «золотой лихорадки» – в эпоху первопроходцев драгоценный металл заменяли не менее ценные меха соболей, лисиц и других обитателей тайги и тундры. Именно пушнина, ценившаяся к западу от Урала буквально на вес золота, манила в Сибирь, на Дальний Восток и Крайний Север тысячи первопроходцев. Толкала их «встречь солнцу» на поиски неведомых земель, где можно было стремительно обогатиться мехами и «рыбьим зубом», не менее драгоценной моржовой костью.

Четыре века назад в Москве и у европейских купцов цена шкурки «седого», с серебристым отливом соболя могла доходить до 70 рублей, в то время как лошадь стоила 2 рубля, а городской дом – 10. Большую избу в столице России в XVII веке можно было купить всего за пару моржовых клыков.

Не удивительно, что такие богатства породили на «якутской украине», как называли тогда пространства от Енисея до Охотского моря, настоящую «золотую лихорадку», задолго до открытия золота. Сюда бросились тысячи «охочих людей» в поисках быстрого обогащения. И сразу же вступил в силу тот закон жизни, который часто отдавал вырванные у природы ценности совсем не тем, кто рисковал жизнью в опасных и долгих походах по неизведанным землям.

«Первопроходцы» быстро стали объектом наживы со стороны ушлых торговцев. На землях, полных драгоценными лисицами и соболями, первые русские люди страдали от отсутствия привычного хлеба. Хлеб тогда был основой питания в России, имея куда больше значение, чем сегодня. И если три с лишним века назад в европейской части страны пуд ржи обычно стоил около 10 копеек, то в Якутске – уже 5 рублей, а попав на Колыму его цена взлетала до 8-10 рублей.

То есть в Колымском, Охотском или Анадырском острогах, где первопроходцы собирали богатую «меховую казну», хлеб ценился в 100 раз дороже, чем в Москве. И в конечном итоге значительная часть добытых первопроходцами богатств оседала в руках оборотистых купцов, выменивавших меха на хлеб и другие товары. Документы якутской таможни XVII века сохранили даже точные цифры такой коммерции.

В 1645–1648 годах приказчики московского купца Василия Гусельникова привезли на Колыму товаров на 5997 рублей 37 копеек, обменяв его на пушнину, оценённую якутскими таможенниками в 14401 рубль 28 копеек. В Москве эти меха стоили ещё дороже, увеличивая купеческую прибыль в разы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Секрет успешной торговли был прост – если в Москве XVII века десять простых железных иголок стоили «деньгу» (полкопейки), то на Колыме за них давали две шкуры черно-бурых лисиц, которые в столице России тогда продавались по 8-10 рублей каждая. То есть на границе Якутии и Чукотки, где еще неоткрытое золото лежало прямо под ногами, иголки ценились куда дороже самого благородного металла.

«Красное серебро» Амура

До присоединения берегов Амура к России местные аборигены – эвенки, нанайцы, удэгейцы – о существовании здесь запасов золота не знали, называя этот металл, изредка попадавший к ним из Китая, «красным серебром». Лишь в Приморье в средние века на берегах реки Тинкан (ныне Рудневка в Шкотовском районе) маньчжуры и китайцы добывали небольшое количество золота.