Закон оружия - Дмитрий Олегович Силлов

взглядом, каким смотрят очень сильные люди на очень невзрачное насекомое. Он был совсем не похож на правителя огромной империи, этот маленький человечек, но его глаза показались полководцу знакомыми. Он не раз видел отражение похожего взгляда в неподвижной глади озера во время своих раздумий или – гораздо чаще – в полированной до блеска стали клинка перед решающим сражением.

Но у человека не было оружия. В руках у него было лишь огниво, а у его ног валялся большой кувшин. Только сейчас Субэдэ заметил, что легкая ткань халата и волосы человека были пропитаны какой-то маслянистой жидкостью, а по круглому лицу медленно стекали крупные, тяжелые капли.

– А ведь мы похожи, – отчетливо сказал человек на родном языке Субэдэ. – Как же мы похожи!

И засмеялся, занося руку для последнего удара.

– Постой! – закричал Субэдэ, бросаясь вперед.

Сейчас он уже почему-то не хотел смерти императора. Иногда достаточно одного слова или взгляда для того, чтобы без особой причины изменить годами выношенное желание.

– Подожди! Не надо!!!

Но рука человека опустилась с неожиданной силой. Железо ударило о кремень. На том месте, где только что стоял владыка империи Цзинь, взметнулся огненный столб.

Субэдэ отпрянул от жара, прикрывая лицо ладонью. Император продолжал стоять, несмотря на то что его халат и кожу уже с громким треском пожрал огонь. И в этом треске Субэдэ вновь почудился издевательский смех… Наконец пламя немного поутихло, и лишь тогда рухнул черный обгорелый столб, рассыпав по залу сноп искр. В воздухе удушливо завоняло горелыми благовониями и паленым мясом.

Субэдэ опустил голову и вложил меч в ножны. Но тут сбоку, за огромной кроватью, кто-то громко заверещал нечеловеческим голосом. Субэдэ молча, словно барс, прыгнул на звук, одновременно молниеносным движением вновь обнажая клинок – и замер… За кроватью сидело серое существо, отдаленно похожее на человека, сжимая в лапах кинжал из темного металла.

– Брось! – тихо сказал Субэдэ. Но существо лишь глубже вжалось спиной в нишу между стеной и кроватью, испуганно глядя на воина огромными глазами цвета ночного неба.

– Брось это! – повторил Субэдэ на языке чжурчженей, занося меч.

В глазах существа появилась мольба. Оно не собиралось метать в воина черный кинжал. Ему просто было очень страшно, и оно не хотело умирать. Каким-то шестым чувством Субэдэ понял, что перед ним детеныш, хотя существо было размером с вполне взрослого человека.

– Не убивай ее, воин, – сказал кто-то за спиной Субэдэ на том же языке.

Субэдэ резко обернулся. Сзади него стоял старый чжурчжень в одежде императорского советника, придерживая сморщенной рукой кровоточащий бок, из которого торчал обломок стрелы.

– Не убивай ее, – повторил он, тяжело присаживаясь на край кровати. – Это ен-хсунг, полузверь-получеловек из страны Си-цзан[120].

Рука Субэдэ, сжимающая меч, опустилась – больше от удивления.

– Ты хочешь сказать, что это алмас? Сказочное существо с гор Барон-тала?[121]

– Как видишь, это не сказка, – проговорил старик. Его голос становился все тише и тише. – Забери у нее пхурбу – и она будет повиноваться твоим приказам даже тогда, когда вырастет.

– Почему?

– В пхурбу вделаны волосы, выросшие у нее первыми после рождения. Кто владеет волосами ен-хсунг, тот владеет ею. Правда, это не относится к пхурбу…

Последние слова старика Субэдэ пропустил мимо ушей. Сейчас его больше интересовало другое.

– Но зачем ты даришь мне алмас? Ведь она, когда вырастет, станет страшным оружием!

– Станет, – прохрипел старик, медленно заваливаясь на кровать. – Если ты воспитаешь из нее оружие. Но знай, полководец. Это единственное оружие, которое умеет…

– Что? Что умеет?

Старик не договорил. Вместо слов из его рта неторопливым тягучим ручьем потекла черная кровь…

– Что ты еще умеешь, алмас, кроме искусства сеять смерть? – шептал Субэдэ, глядя на косичку из тонких серебристых волос. – И чем же мы похожи с тобой, император Нинъясу?

В когтистом четырехпалом кулаке, который венчал рукоять черного кинжала, был зажат пучок тонких детских волос. Тихий ночной ветер слабо шевелил их, словно гладил своей невидимой ладонью…

* * *

Рашид осторожно наложил руку на древко стрелы и потянул. Раненый застонал в бреду. Персидский лекарь сокрушенно покачал головой:

– Придется резать.

Воевода обеспокоенно наклонился над лицом лежащего на столе молодого парня, белым, словно некрашеное полотно.

Глаза воина были подернуты дымкой беспамятства. Сейчас он был на пороге, отделявшем живых от чертогов лучшего мира.

– Выживет? – спросил воевода.

– Не знаю, – ответил перс. – Если стрела не отравлена, может, и выживет.

– Подло это, в воинском деле отраву применять, – хмуро сказал воевода. – Это красны девки от насильников порой ножики ядом мажут, потому как по-другому оборониться силы недостает. И то от того яда только муть в глазах и слабость в членах на время, чтоб ей убежать можно было…

Кривым ножом перс осторожно взрезал рубаху и, плеснув на лезвие крепким самогоном, коснулся плоти отточенным железом. Раненый, словно чуя новую боль, заметался на дубовом столе, основание которого было накрепко врезано в пол.

– Держите крепче! – прикрикнул лекарь на дружинников, удерживающих раненого за руки и за ноги. И нажал сильнее.

Плоть еле слышно затрещала, уступая лезвию. Перс продолжал сосредоточенно погружать железо в живое тело.

– Мамынька… – простонал раненый.

Воевода знал – мать витязя умерла очень давно. Хорошо ли, что парень сейчас видит ее на пороге миров? К себе мать сына зовет или же пришла удержать душу воина среди живых?

Перс осторожно тянул стрелу из раны, стараясь, чтобы наконечник не соскочил с тростникового древка.

Наконец из раны показался острый край черного от крови железа. Кто-то сунулся помочь…

– Боррро![122] – прорычал перс. Помощник прянул назад, все поняв без перевода.

Наконец дело было сделано. Рашид швырнул на дощатый пол окровавленный обломок стрелы и, диковинной кривой иглой заштопав рану, намазал ее какой-то вонючей гадостью, после чего ловко замотал холстиной.

Приподняв веки ратника, лежащего без сознания, Рашид произнес удовлетворенно:

– Зинда!

Ратники, державшие раненого, недоуменно переглянулись.

– Живой, – поправился, опомнившись, суровый лекарь.

Лица присутствующих разгладились.

– Лихо ты, – покачал головой воевода. – Воистину руки золотые.

Рашид невесело усмехнулся. А после пнул валяющийся на полу обломок стрелы, словно дохлого гада, попавшегося на дороге.

– Делаю что могу, сипай[123], – сказал он. – А насчет того, что ты говорил о подлости… Ты просто не знаешь всего об ордынцах. Мало того что они мечут стрелы с гарпунными наконечниками, которые приходится вырезать из тела. Они мажут их ядом каражервы, на их языке «черной еды». Этот яд, который намного сильнее яда каракурта, добывается из желчи рыбы, похожей на раздутую от съеденной падали собаку. Некоторые их богатуры порой едят эту