Шрам - Чайна Мьевиль

— Я — все еще ты, — прокричал в ответ Любовник, — а ты — все еще я? Или уже нет? Только это важно!

Он терял что—то. Что—то ускользало от него. Беллис видела, что некая связь, не менее важная, чем пуповина, разрывалась в нем, истончалась, рвалась. Он недоумевал, бесился, неожиданно испытывал страх, впервые за много лет оказавшись в одиночестве. Он попытался сказать что—то еще.

— Мы не можем сделать это, не можем. Ты потеряешь все…

Любовница посмотрела на него, и на ее лице застыла гримаса отвращения.

— Я была о тебе лучшего мнения, — медленно произнесла она. — Я думала, что исцелила свою душу.

— Ты исцелила, да, исцелила, — услужливо проговорил Любовник.

Вид у него был такой жалкий, что Беллис смущенно отвернулась.

Из трюма «Гранд—Оста» привели Хедригалла — он шел, опираясь на плечи посланных за ним кактов, и был встречен радостными воплями.

Все выкрикивали вопросы, но он уклонялся от них и не мог отвечать. Люди плясали, орали, выкрикивали его имя, а он смотрел на них безумно и испуганно, словно не понимая, где находится. Какты, которых не пугали его шипы, подняли его и понесли. Хедригалл неустойчиво покачивался на их плечах, недоуменно поглядывая вокруг.

— Поворачиваем! — закричал Флорин Сак. — Мы поворачиваем город! Позовите Любовника! Позовите кого—нибудь, кто знает, как это делается. Зовите лебедочников, управляющих уздой. Мы посылаем сигнал этому чертову аванку — мы поворачиваем!

Толпа в воодушевлении повернулась к Любовникам, собираясь потребовать, чтобы те сказали, как это делается, но они уже исчезли.

Во время всеобщей давки, вызванной появлением Хедригалла, Любовница развернулась и бросилась в свою каюту. Любовник пустился за ней.

А следом, не спуская с них глаз, чуть поотстав и готовая в любую минуту свернуть в сторону, шествовала Беллис Хладовин и жаждала наконец понять, что же сделала она и что сделали с ней.

Ступив в коридор, она услышала продолжение диалога.

— Властвую здесь я, — услышала она голос Любовника — невнятный, осторожный. — В этом месте властвую я. Мы! Вот что мы здесь делаем. И вот кто мы такие, будь я проклят… Не делай этого. Иначе мы из—за тебя потеряем все.

Любовница повернулась к нему, и Беллис внезапно оказалась в ее поле зрения. Но Любовница лишь скользнула по ней взглядом, а потом безразлично отвернула свое иссеченное шрамами лицо. Ей было наплевать — слушают ее или нет.

— Ты… — сказала она, прикасаясь к лицу Любовника. Она покачала головой, а когда снова заговорила, голос ее зазвучал печально и решительно. — Ты прав. Мы больше здесь не властвуем. Не для этого я появилась здесь… Я не стану просить тебя присоединиться ко мне. — На мгновение ее голос почти сорвался. — Ты украл себя у меня.

Она повернулась и пошла прочь, не обращая внимания на Любовника, который тщетно умолял ее, убеждал не отталкивать его, прислушаться к разумным словам, понять.

Для Беллис этого было достаточно. Она долго стояла одна между бессмысленными старыми гелиотипами, а потом вернулась к торжествующей толпе: Флорин пытался отдавать распоряжения, пытался повернуть город.

Крикливые группки, у которых голова пошла кругом от собственной смелости, встали за лебедки и принялись разворачивать аванка, натягивая его узду. И аванк, бездумно подчиняясь, медленно заложил вираж в несколько миль, таща за собой и город, и вот Армада изменила курс.

Кривая поворота была очень длинной, очень пологой, и разворот был закончен лишь к исходу дня. И пока город менял курс в уныло—однообразном море, пираты—чиновники Саргановых вод носились по своему кварталу, пытаясь выяснить, кто теперь правит.

Истина ужаснула их: в эти несколько безвластных часов никто не отдавал никаких распоряжений. Не было ни приводных ремней власти, ни установленного порядка управления, ни иерархии — ничего, кроме грубой безалаберной демократии, учрежденной армадцами, — такой, какая им была нужна. Для чиновников это было неприемлемо, и они видели вождей во Флорине Саке и Хедригалле. Но эти двое были всего лишь участниками событий: один — активный, другой — недоуменно восседающий на плечах кактов, словно талисман.

«Неужели это все?»

Беллис от волнения забыла обо всем на свете. Она утратила собственную волю. Сейчас ночь, а она с толпой смеющихся горожан бежит вдоль границы Джхура, чтобы увидеть, как поднимаются бригады лебедочников. Она понимает, что смеется вместе со всеми. Она не знает, когда это началось.

«Неужели все закончилось?

Неужели это все?»

Власти, которая держала в подчинении Саргановы воды и распространила свое влияние на всю Армаду, больше нет. Она была такой сильной, такой мощной, но вдруг взяла да и рухнула так бесшумно и так быстро, что Беллис оставалось только недоумевать. «Куда они все делись?» — спрашивает она себя. Правители исчезли, и все их атрибуты — законы, аппарат, стражники, влияние ушли в небытие вместе с ними.

Правители других кварталов попрятались и благоразумно помалкивали. Они бы все равно не смогли овладеть ситуацией, справиться с народным гневом и всеобщим опьянением. Они не настолько глупы, чтобы попытаться сделать это. Они выжидают.

Все страхи, все негодование и неуверенность, все, что накипело у горожан за последние недели и месяцы, осадок от всех проглоченных сомнений, — вот что движет этим порывом. Этим мятежом. Необыкновенная, невероятная история Хедригалла освободила их, придала уверенности, которой им не хватало.

Они разворачивают город.

Беллис не видит ни мародерства, ни насилия, ни пожаров не слышит оружейной стрельбы. Все, что произошло, имело одну цель. И эта цель — не погибнуть, выбраться из этого страшного моря живыми. Аванк все еще болен, но он двигается, и Беллис, глядя на звезды, понимает, что они держат путь к Вздувшемуся океану.

Она этого хотела. Каждая миля, отдалявшая Беллис от Нью—Кробюзона, была ее поражением. Она испробовала все, чтобы развернуть этот долбаный город, чтобы вернуться домой, и вдруг ее усилия совершенно неожиданно увенчались успехом.

«Как это произошло?» — думает она, чувствуя себя так, точно праздновала собственную победу, а не оставалась недоуменным и счастливым наблюдателем.

Она знает, что ее беспокоит. У нее есть вопросы и обиды. Она помнит, что видела в глазах Доула. «Опять меня использовали, — думает она с ужасом и удивлением. — Опять меня использовали».