Дворец ветров - Мэри Маргарет Кей

В одной из комнат в глубине Жемчужного дворца невест омыли и умастили душистыми маслами, ступни и ладони им покрасили хной, а Анпора-Баи расчесала девушкам волосы и заплела в косы.

Для них день начался с пуджи, совершенной на рассвете, в ходе которой невесты молились о рождении сотни сыновей и сотни дочерей; девушки ничего не ели, поскольку должны были воздерживаться от любой пищи до окончания брачного обряда. Придворные дамы толпились вокруг них, смеясь, отпуская добродушные шуточки и тараторя без умолку, точно стая разноцветных попугаев, пока облачали девушек в свадебные наряды из блестящего шелка и газа, подводили им глаза сурьмой и украшали их драгоценностями из приданого – алмазами, изумрудами, кроваво-красными рубинами и нитями жемчуга из сокровищницы Хава-Махала.

В маленькой полутемной комнате было душно и сильно пахло сандалом, жасмином и розовым маслом. Судорожные рыдания Шушилы терялись в громком гомоне женщин и игнорировались, как давно текущий кран. Джхоти заходил повидаться с сестрами и дать несколько полезных советов относительно выбора драгоценностей для церемонии, но собравшаяся вокруг них толпа возбужденно кудахчущих женщин на сей раз не обратила на него внимания, и он задержался ровно настолько, чтобы сказать Шушиле, что она будет самой уродливой невестой во всей Индии, коли не прекратит реветь. Этим по-братски чистосердечным замечанием мальчик вызвал у Шушилы еще более сильный поток слез и заработал неожиданно увесистый шлепок от Анпоры-Баи. Джхоти в возмущении удалился и отправился на поиски Аша, чтобы похвастаться своим собственным праздничным нарядом и пожаловаться на женскую глупость.

– Я правду говорю, сахиб. Она вся изревелась, и теперь глаза у нее опухли и заплыли, а нос стал красным, как сари. Она выглядит ужасно, и я думаю, рана решит, что мы нарочно обманули его, и разозлится на всех нас. Как по-вашему, он поколотит ее? Я бы поколотил, будь она моей женой, которая только и делает, что плачет! Я так ей и скажу. Однако Каири говорит…

Но сахиб уже не слушал его.

Последнее время Аш жил в странном, оторванном от действительности мире, гоня прочь всякие мысли и сознательно доводя себя до изнеможения тяжелыми физическими нагрузками, а когда это не помогало, он работал над отчетами, часами играл в шахматы с Кака-джи или Мулраджем и раскладывал пасьянсы. В конце концов ему удалось убедить себя, что худшее осталось позади и он может встретить день бракосочетания без каких-либо эмоций. Но сейчас Джхоти заговорил о ней, и при упоминании старого детского прозвища все возведенные в душе укрепления рухнули, словно сложенные из папиросной бумаги, и сердце пронзила внезапная дикая боль, как от удара пули, пробивающей плоть и дробящей кости. В глазах у него на мгновение потемнело, голова закружилась, а когда приступ дурноты прошел, он осознал, что Джхоти продолжает говорить, хотя поначалу слова показались всего лишь набором бессмысленных звуков.

– Вам нравится мой ачкан? – спросил Джхоти, медленно поворачиваясь кругом, чтобы показать свой наряд со всех сторон. – Я хотел надеть ачкан из серебряной парчи, но дядя сказал, что из золотой лучше. Как по-вашему, он прав, сахиб?

Аш не произнес ни слова, а когда Джхоти пришлось повторить вопрос, ответил настолько невпопад, что стало ясно: он понятия не имеет о предмете разговора.

– Вам нездоровится? – заботливо спросил Джхоти. – Это из-за жары?

– Что? – Казалось, Аш вернулся к действительности откуда-то из далекого далека. – Прошу прощения, принц. Я задумался… Что вы сказали?

– Да ничего особенного.

Джхоти вежливо махнул маленькой ладошкой, закрывая тему. Он не раз видел мужчин, которые выглядели и разговаривали подобным образом после приема наркотиков, и предположил, что сахиб, наверное, наглотался опиума от боли в желудке. Мальчик любил Пелам-сахиба и жалел, что ему неможется, но, поскольку сегодня предстояло увидеть и сделать уйму интересных вещей, он не стал тратить время на переживания по этому поводу и побежал похвастаться своим кафтаном из золотой парчи перед Мулраджем.

Аш едва ли сознавал, что мальчик удалился или что в комнату вошел Гул Баз и говорит, что пора идти. Куда идти?

– Рао-сахиб просил передать, что процессия жениха вроде бы уже выехала из Рунг-Махала, – доложил Гул Баз.

Аш кивнул, поднял неверную руку, чтобы вытереть пот со лба, и с изумлением обнаружил, что пальцы у него сильно трясутся. Он отдернул руку от лица и уставился на нее, усилием воли пытаясь справиться с дрожью, а когда преуспел в своих стараниях, взял у Гул База затейливо отделанный галуном мундир с аксельбантами, который сегодня будет единственным темным пятном в радужном многоцветье красок и блеске золотого и серебряного шитья.

Немногим ранее Аш с помощью Гул База уже надел форменные брюки, сапоги и плетеную портупею с ременными петлями на поясе. Он неохотно натянул мундир и приладил на место плечевой ремень, чувствуя себя таким вымотанным и изнуренным, словно только что вернулся из трудного похода, а не встал с постели и позавтракал. Высокий тесный воротник мундира сдавливал шею, вызывая ощущение удушья, но, хотя этот невыносимо жаркий день обещал стать одним из самых долгих и ужасных в его жизни, он как сахиб и офицер должен был париться до вечера в полной парадной форме, в перчатках, сапогах со шпорами и с положенным по этикету мечом, позванивающим у бедра при ходьбе, – почему-то это казалось последней каплей, переполнявшей чашу терпения.

Руки у него почти не дрожали, когда он пристегивал к поясу ножны с мечом, но когда Гул Баз вручил своему хозяину белый пробковый шлем, который носится с полной парадной формой, Аш уставился на него таким же невидящим взглядом, каким недавно смотрел на Джхоти.

Тонкий шарф вокруг шлема, свисающий сзади, испещряли синие и золотые полоски, и солнце блестело на длинном позолоченном шише и заклепках ремешка, который традиция предписывала носить не под, а над подбородком. Гул Баз просительно кашлянул, деликатно напоминая, что время идет, а когда это не возымело действия, твердо сказал:

– Наденьте шлем, сахиб. Солнце печет.

Аш машинально подчинился и, поправив подбородочный ремешок, натянул перчатки, выдвинул вперед эфес меча, расправил плечи, словно готовясь предстать перед расстрельной командой, и вышел, чтобы присоединиться к Кака-джи и остальным, которые уже собрались в крытом дворе у главных ворот Жемчужного дворца, дабы приветствовать жениха.

Двор имел значительные размеры, но там было душно и жарко, а также чрезвычайно шумно: в дополнение к гулу толпы встречающих трио музыкантов играло на маленьком балкончике над аркой, ведущей в центральную часть дворца.