Франкенштейн - Стивен Джонс

Ходсон разошелся. Говорун, двадцать лет лишенный возможности высказаться, он, возможно, сам того не желая, все-таки говорил.

— Или индеец, — продолжал он. — Интеллект и инстинкты зверя, и все же он абсолютно предан и верен мне — и это не приобретенное свойство вроде патриотизма, вбиваемого в головы молодежи, его привязанность естественна — так пес привязан к своему хозяину. Не важно, добр хозяин или жесток, хорош или плох. Это все равно. Самый интересный аспект человека, такого, каким его создала природа.

— Значит, вы изучаете местных жителей? — спросил я.

— Что? — Ходсон моргнул и вспыхнул так, что его обветренная кожа стала совсем багровой. — Нет, не изучаю. Это вторично. Наблюдения никак не связаны с моей работой.

— Вы расскажете мне о ней?

— Нет, — отрезал он. — Я еще не готов. Возможно, скоро. Это новая область, Брукс. Не имеющая отношения к исследованию примитивных людей. Пусть этим занимаются социальные антропологи, благодетели и миссионеры. Лично вы, если пожелаете. Пожалуйста, никто не мешает.

— А эти слухи?

— Может, я и слышал что-то. Возможно, кто-то из местных, один или двое, пытающиеся жить своей жизнью. Один их вид способен потрясти любого, и, конечно, никто никогда не объяснял им, что нехорошо убивать овец.

— Но это ведь тоже очень интересно.

— Только не мне.

— Вы меня удивляете.

— Неужто? Вот почему я здесь, один. Потому что удивляю людей. Но мне нечего предложить вам, Брукс.

Он махнул рукой в сторону окна. Солнце выглянуло из-за волнистых склонов западных гор, и на пол падал неровный прямоугольник света.

— Можете поискать вашего дикого человека там. А здесь вы не отыщете подсказок.

Это уверенное утверждение завершило первую фазу нашей беседы. Некоторое время мы сидели в напряженной тишине. Я был разочарован и раздосадован тем, что после столь напряженного ожидания в Ушуае, после трудного путешествия по горам все окончилось ничем. Я винил себя за то, что ожидал слишком многого, и злился на Ходсона, хотя и признавал его право возмущаться по поводу моего визита. Раздражению плевать на справедливость.

Ходсон, казалось, размышлял о чем-то, что меня не касалось, или, скорее, о чем-то, что он не хотел, чтобы коснулось меня. Мое присутствие и радовало его, и мешало ему одновременно, и он, возможно, решал, обращаться ли со мной как с собеседником, которого он был так долго лишен, или как с помехой, от которой нужно избавиться. Я понимал, что не стоит вторгаться в его мысли, и сидел тихо, глядя, как пылинки под окном танцуют в луче заката.

Наконец он снова хлопнул в ладоши. Анна, должно быть, ожидала зова, поскольку мгновенно появилась с новыми стаканами, сияя все той же преисполненной любопытства улыбкой, несомненно озадаченная моим появлением и, думаю, наслаждающаяся хоть каким-то разнообразием. Ушла она неохотно, с интересом оглядываясь через плечо, — с интересом невинным, поскольку ей неоткуда было узнать, что он может быть иным.

Ходсон заговорил снова. Настроение его за эти минуты молчания изменилось, он больше не излагал и не растолковывал. Беседа стала действительно беседой, а не монологом. Мы говорили в общих чертах, и Ходсон интересовался некоторыми новейшими теориями, еще не добравшимися сюда, хотя собственных суждений не высказывал и не стремился углубиться в эти вопросы. Я, к слову, сослался на некоторые его ранние труды, и он, казалось, был польщен тем, что я знаком с ними, но сам назвал их ошибочными и устаревшими. Поворот разговора произошел естественно, вновь вернув нас к его нынешней работе, только под другим углом, и Ходсон забыл о скрытности.

— Последние двадцать лет или больше, — сказал он, — я занят процессами воспроизводства нуклеиновых кислот. Я верю — в сущности, я точно знаю, — что моя работа опережает все сделанное в этой области прежде. Это не домысел и не предположение. Я действительно провел и успешно завершил эксперименты, доказывающие мои теории. Нет, не теории, а уже непреложные законы.

Он бросил на меня быстрый взгляд, оценивая мою реакцию, движимый своим вечным стремлением потрясать.

— Все, что мне нужно сейчас, — это время, — продолжал он. — Время применить мои находки. Ускорить процесс, не влияя на результат, конечно, невозможно. Еще год-два, и первая модель будет готова. А потом — кто знает?

— Вы расскажете мне что-нибудь об этих открытиях?

Он метнул на меня странный, подозрительный взгляд:

— В общих чертах, естественно.

— Вы обладаете какими-нибудь знаниями в этой области?

Я не знал, насколько большую осведомленность следует проявить, — какой степени интерес вдохновит его продолжать, не внушив подозрений, что я слишком уж в теме, чтобы намекнуть мне на свои секреты. Впрочем, мое знакомство с этой гранью науки было весьма поверхностным. Он говорил о генетике, связанной с антропологией лишь звеном мутации и эволюции, — в этой точке цепи двух разных наук соединялись, пусть и прочно, но дальше тянулись в разных направлениях.

— Не слишком большими, — признался я. — Мне, конечно, известно, что нуклеиновые кислоты определяют и передают наследственные характеристики. Я знаю, что нуклеиновые кислоты подразделяют на ДНК и РНК. В последнее время считается, что ДНК служит шаблоном, или лекалом, передающим генетический код РНК, прежде чем она покинет ядро.

— В общих чертах верно, — заметил Ходсон.

— Боюсь, очень в общих.

— А что произойдет, если код передан неправильно? Если лекало, скажем так, искривилось?

— Мутация.

— Гм… Какое безобразное слово для столь необходимого и фундаментального аспекта эволюции. Скажите, Брукс, что вызывает мутацию?

Я не понимал, к чему он клонит.

— Ну, радиация, например.

Он рубанул рукой воздух:

— Забудьте об этом. Какова причина мутации со времен возникновения жизни на этой планете?

— Кто ж знает…

— Я, — произнес он очень спокойно и просто, так что мне потребовалась пара секунд, чтобы осознать услышанное. — Поймите меня правильно, Брукс. Я знаю, как это работает, и почему это работает, и какие условия необходимы для этой работы. Я знаю химию мутации. Я могу заставить ее работать.

Я погрузился в размышления. Ученый наблюдал за мной горящим взором.

— Вы хотите сказать, что можете вызвать мутацию и заранее предсказать результат?

— Точно.

— И говорите не о селекционном разведении?

— Я говорю об обособленном акте репродукции.

— Но это же фантастика!

— Это реальность.

Голос его был мягок, но взгляд тверд. Я понял, как он внушил Смиту такое уважение. В присутствии Ходсона трудно было сомневаться в его словах.