Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы - Алексей Федорович Лосев

15.8.72

Семинарист на экзамене, вопрос о чуде. Епископ присутствует, в комиссии. Задает семинаристу вопрос: звонарь с колокольни упал и остался жив – это чудо? – Счастье, ваше преосвященство. – А если второй раз? – Случайность! – А если десять дней подряд? – Привычка!

24.8.72

…Я знал афонских монахов, которые проповедовали исихию и обучали меня. Но я ведь пошел по части науки. А иначе надо было все оставить. Добиваться сердечной теплоты путем сведения ума в сердце – это многолетняя практика.

Что-то подобное, кажется, было в Индии. Только там другое содержание. Здесь – Иисусова молитва, повторяемая бесконечно, тысячи раз. Сначала вслух, потом замирают слова. Потом – они в этом океане божественного света, ничего не видят и не слышат. Но это монастырь, совершенно особая жизнь. А тут, в ученой жизни, – библиотека, суп на обед… Тут остается только приход, посещение церкви, путь светского христианства, тем более оно тоже благословлено. Христос благословил употребление вина. Светскость допускается церковью в очень сильной мере. Только надо, конечно, помнить Иисуса Христа, и заповеди – не воруй, не прелюбы сотвори… Более моральное, чем мистическое христианство. А в исихии исполняется завет: «Непрестанно молитесь, о всем благодарите, сия бо есть воля Божия о вас…»

Август 72-го ?

Учение о зависти богов. Бог боится, что человек займет его положение? Что за вздор! – Поэтому я могу говорить христианам, которые со мной: «Как – Бог творец всего и зло в мире?» – пока задается такой вопрос, человек не христианин. Нет: весь мир акт божественной любви – когда ты так видишь, с этого момента ты христианин. Кто-то скажет; как же так, у человека ногу ампутировали, а тут Бог? На это нельзя ничего ответить – ведь человек не верует. Как слепому бесполезно говорить о цветах. И пока не коснулась благодать свыше, человек ничего не поймет. В глубине души должно что-то сказать: такова воля Божия.

19.1.73

Воскресенье, Крещенье. О том, как «в моем родном городе ходили крестным ходом к воде». У каждого свое. Испанцы умеют любить, играть на гитаре, убивать из-за угла… А не немцы.

– А русские?

Водка и селедка. Русские умеют водку пить. Раньше, когда я был молодой, я распространялся о русской душе, славянофильские идеи у меня были, Москва – третий Рим, «а четвертому не быти». А потом с течением времени я во всем этом разочаровался… И меняться уже стар… Нации уже нет… Теперь уже международная судьба…

– Как римляне?

Хуже, хуже, хуже… Римляне оставили вплоть до нас, до 20 века, римское право, институты, дороги, языки, много. А русские не знаю что оставили. – Это была долгая история, я столько уже мучился и столько слез пролил, что теперь не хочется говорить… Это как разведенная жена, остается только горечь и ненависть… Мне даже противно об этом говорить, даже с тобой, хотя ты мне и близок. Все это ерунда, на постном масле. Что сделается, то и сделается, а думать об этом… Потому все инакомыслящие и правомыслящие мне все равно.

– А церковь?

Моя церковь внутрь ушла. Я свое дело сделал, делайте свое дело, кто помоложе. Я вынес весь сталинизм, с первой секунды и до последней на своих плечах. Каждую лекцию начинал и кончал цитатами о Сталине. Участвовал в кружках, общественником был, агитировал… Все за Марра – и я за Марра… А потом осуждал марризм, а то не останешься профессором. Конечно, с точки зрения мировой истории – что такое профессор, но я думал, что если в концлагерь, то я буду еще меньше иметь… А сейчас – мне все равно. Нация доносчиков, будьте доносчиками или нет – мне все равно. Вынес весь сталинизм, как представитель гуманитарных наук. Это не то что физики или математики, которые цинично поплевывали. – Аверинцев – не знаю… Ничего не знаю и знать не хочу, кто он… Я тоже с этого начинал, что он сейчас говорит и пишет, меня бы за меньшее выгнали. Не хочу ни о ком ничего знать.

– Вы надо мной смеетесь! Мне тогда тоже с вами отчаиваться?

Нет… И у меня не отчаяние, а – отшельничество… Как Серафим Саровский, который несколько лет не ходил в церковь. Все знают, что Лосев не участвует в общественной жизни. Раньше было другое, но теперь наступило отрезвление.

– Простите, что я у вас время отнимаю…

Хм… Да ведь разговор интересный…

– Вы как будто замкнулись.

Давно замкнулся. Потому что я когда-то выступил, а навстречу только клевета, использование моих мыслей. Делали на мне карьеру, многие. Сколько меня не пускали в академию. – Существо теорий у меня с Аверинцевым близкое, но в смысле общественно-политической деятельности он Шаляпин, а я – преподаватель греческого языка.

– А как же соборность? Ведь есть же Церковь?

А мне теперь все равно. Как там сами хотите.

19.3.73

Шаляпин всех забивал. Хотя Петров прекрасно выполнял все шаляпинские роли, – прекрасный, мягкий, сильный, проникновенный голос. У него отнялась нога, ну, наверное, на нервной почве. Он дал обет, петь по пятницам стихиры в храме Христа Спасителя. «Разбойника благоразумного о единем часе раеви сподобил еси, сподоби и мене, грешнаго, раеви и спаси!» Когда он пел, в церкви была масса народу; когда он кончал петь, все уходили. Митрополит Макарий заметил, что приходят в церковь не молиться, а слушать актера. В газетах было объявлено: «По приказанию Его Преосвященства Митрополита Макария запрещается петь Петрову стихиру в четверг». Что тут началось в газетах! Стали костить всех, тогда ведь критикуй хоть кого угодно (кроме Императора: Николая II и императрицу Александру Федоровну нельзя было хулить), поднялся шум, вопль и все атеисты даже восстали. Петров все же нашелся – продолжал петь в маленькой церкви, но не в храме Христа Спасителя. Так он до смерти пел по обещанию, которое он дал Богу за исцеление ноги. Но этот пел прилично, не актерски, – я слышал. Пел не театрально, благоговейно. «Днесь будеши со Мною в раи!» Митрополит видит, что в храме накрашенные и надушенные дамочки, как в театре, – иначе митрополит бы и не заметил ничего.

Июнь 73-го ?

…Знаешь, из всех церковных догматов как-то менее популярен, а для меня самый близкий: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Я не могу себе представить человека без тела, если это тело умирает, значит оно несовершенно. И древние догадывались о