Рубеж - Генри Олди

Логин глянул на дочку, на ведьму: ни царапины.

Как так?!

- Я им глаза отводила, - пояснила ведьма. - А вот с героем мне бы не сладить - под заклятием он, в бою ему глаза не отведешь. И от клина моего увернулся. Если бы не он, - Сале кивнула на чумака, близ которого как раз хлопотала Ярина, - да не сигнал отхода…

Хведир покосился в их сторону; смолчал. Видать, стыдился, что его выручать пришлось. Хотя труса вроде не праздновал, дрался, как мог, пусть и толку с того было - чуть. Вот и стыдился бурсак - что бабы больше его навоевали…

А от Грома так ничего и не нашли, кроме шапки драной.

Добрая оказалась последняя заначка у москаля…

Сигнал трубы застал всех врасплох. Сотник невольно схватился за шаблю, обернулся.

В выбитых воротах, в сопровождении двух глашатаев, стоял пан Рио собственной персоной. В уже вычищенном, сверкающем на солнце доспехе, но без шлема и без меча.

Парламентер, значит.

Где ж он катюгу своего забыл, парламентер?…

- Его Светлость князь Сагор, недавно прибывший в ставку наместника Серебряного Венца, имеет честь пригласить господина Логина Загаржецкого, сотника Валковского, к себе на официальные переговоры. В знак своих мирных намерений и как гарантию взаимного доверия, Его Светлость оставляет вам в качестве заложника собственного сына и единственного наследника, княжича Тора.

Один из глашатаев вывел вперед мальчугана лет трех, до того прячущегося у героя за спиной.

Знатно наряжен был хлопчик: малиновый камзольчик из тканой парчи, розовые панталоны из атласа. На узконосых туфлях поблескивали золотые пряжки.

По-кнежски.

- Господин сотник! Это действительно княжич Тор! - в возгласе Сале дрожало изумление.

Мальчик посмотрел на защитников фортеции круглыми глазенками, поморгал - и испуганно прижался к ноге глашатая.

- Итак, господин сотник соблаговолит проследовать со мной в ставку князя? - как ни в чем не бывало осведомился герой Рио.

Блудный каф-Малах, исчезник из Гонтова яра

- Слышь, панове? - вяло спросил Мыкола Еноха, глядя в ближайшее окно. - Може, того?… може, пролом завалим, а?

Ворота с грехом пополам закрыть удалось.

- Чем? свиными хрящиками?

Это есаул. Смотрит на меня, будто ждет: сейчас я потянусь и достану ему из воздуха дюжину каменщиков с мастерками наперевес.

- А хрен его маму знает, чем… чем есть, тем и завалим?

В углу, на кипе покрывал, стонал раненый чумак. Утихал, ворочался, и снова начинал всхлипывать горлом. Родственник, подумалось мне. Всерьез подумалось, без иронии. Сын моей Ярины, сводный брат Денницы… мне в рожу однажды двинуть хотел - и вправду родственник!

Ближе некуда.

Жаль, так и не сошлись накоротке.

- Пропадем мы здесь без панихиды…

Это опять есаул. Не отводит взгляда, прикипел. Ну, чего уставился? Ждешь, когда опять вместе из трещотки палить станем?

Отвел взгляд.

На братьев-Енохов глянул, на женщину-Проводника, на Иегуду бен-Иосифа, в чьей рыжей бороде густо запеклась чужая кровь… на предателя-чумака в углу, на панну сотникову… на сына моего.

Снова - на меня.

- Эх, погинем всем куренем ни за чих мышиный… Гей, чортяка! - ты хоть сковородку старому Шмальку в пекле вычисти, с песочком!

- Вычищу, - пообещал я, и есаул кивнул, будто благодаря.

Сотника Логина ждали уже больше трех часов.

Из окон хорошо был виден лагерь, княжеская ставка с поднятым над шатром знаменем: радуга на лазури.

Издевательство, не знамя.

И тем же издевательством, смертной радугой полыхал горизонт от края до края; и небо разноцветьем приговора валилось на головы.

Насквозь.

Убитых мы оставили во дворе, в тени галереи. Сперва хотели занести в замок, в погреба, где холодок - раздумали. Да и Мыкола не позволил. Уперся: не рядом же с пленным Мацапурой брату родному лежать? Пусть напоследок вольным воздухом долюбуется всласть. "А разве есть плач перед Святым, благословен Он? - запел, раскачиваясь, Иегуда бен-Иосиф на Языке Исключения, и никто не посмел перебить Заклятого, оборвать непонятную речь. Лишь переглянулись с одобрением: свой своих отпевает, после честной баталии, в последний путь-дорожку. - Ведь сказано: нет печали перед лицом Его - блеск и слава перед лицом Его, сила и радость в месте Его…"

- Славно, - вспушил усы есаул; подбоченился лихо и еще раз бросил:

- Славно…

На стенах никого не оставили: зачем? Здешние вояки трижды в трубы загорланят, прежде чем в атаку пойдут. Вот вернется Логин, пропоет звонкая медь - и пойдем собирать последнюю жатву.

Совсем ты черкасом реестровым заделался, глупый каф-Малах, и думы у тебя черкасские, и слова…

- Идет! - выкрикнул бурсак Хведир от другого окна. - Дядьку Ондрий! идет пан сотник! смеется!

Я погладил руку сына моего. Слабую, безвольную руку. Спи, малыш. Я здесь. Вот и сотник Логин, за кем гонял ты меня путями кромешными, скоро здесь будет.

Значит, жизнь продолжается, сколько там ее ни осталось.

Спи.

Гуляй в Саду Смыслов, набирайся силенок… совсем большой ты у меня стал…

Под ногами заскулили. Тихонько, жалобно, молочным кутенком у забора. Я опустил взгляд. Укрывшись в тени скамьи, в малиновом своем камзоле и розовых панталонах, словно облитый с ног до головы молодой кровью или вином, прятался забытый всеми княжич Тор. Встретившись со мной глазами, мальчишка разом замолчал, втянул пушистый затылок в плечи - и все норовил достать, прижаться щекой к запястью моего Денницы.

Наверное, видел в нем единственную защиту, единственное знакомое существо.

Еще подумалось: мы с местным владыкой одного поля ягода. Оба сыновей в заложники, не колеблясь, отдали. Он - чужим людям; и я - чужим людям. Что дала мне моя хваленая свобода? Смерть Ярины? женщины, щедро подарившей Блудному Ангелу самое себя?… и в смерти не нашлось тебе покоя, отчаянная ты, гибельная, мимолетная любовь! Муки сына моего, лишенного детства? Хлеб Стыда?! Не лучше ли было погибнуть, дать честно растоптать последнюю искру еще там, в бою у Рубежа?!

А может быть, просто я раньше называл свободой что-то совсем другое?

Глупый ты, глупый каф-Малах…

Но и глупый, скажу: нет. Погибнуть было - не лучше.

Спи, малыш.

- По уставу принял, с пониманием. Уважил гонор, значит.

Сотник Логин был сейчас мало похож на того закопченного дьявола, который совсем недавно рубился во дворе замка. Выпрямился, лицом просветлел. И без гонора своего дородный, теперь словно вдвое больше телом стал; помолодел годков на десять.