История России с древнейших времен. Книга III. 1463—1584 - Сергей Соловьев

После этого Поссевин стал просить позволения говорить с царем наедине о вере; Иоанн отвечал: «Мы с тобою говорить готовы, только не наедине: нам без ближних людей в это время как быть? Да и то порассуди: ты по наказу наивышнего папы и своею службою между нами и Стефаном королем мирное постановление заключил, и теперь между нами, дал бог, христианство в покое; а если мы станем говорить о вере, то каждый по своей вере ревнитель, каждый свою веру будет хвалить, пойдет спор, и мы боимся, чтоб от того вражда не воздвиглась». Антоний настаивал, говорил, что брани быть не может при разговоре о вере: «Ты государь великий, а мне, наименьшему вашему подданному, как бранные слова говорить? Папа Григорий XIII, сопрестольник Петра и Павла, хочет с тобою, великим государем, быть в соединении веры, а вера римская с греческою одна. Папа хочет, чтоб во всем мире была одна церковь: мы бы ходили в греческую, а славяне греческой веры приходили бы в наши церкви. Если греческие книги не сполна в твоем государстве переведены, то у нас есть подлинные греческие книги, Иоанна Златоустого собственноручные и других великих святителей. Ты будешь с папою, цесарем и другими государями в любви и будешь не только на прародительской вотчине, на Киеве, но и в Цареграде государем будешь; папа, цесарь и все государи о том будут стараться». Иоанн говорил: «Нам с вами не сойтись о вере: наша вера христианская с издавних лет была сама по себе, а римская церковь сама по себе; мы в христианской вере родились и божиею благодатию дошли до совершенного возраста, нам уже пятьдесят лет с годом, нам уже не для чего переменяться и на большое государство хотеть; мы хотим в будущем принять малое, а в здешнем мире и целой вселенной не хотим, потому что это к греху поползновение; нам, мимо своей веры истинной, христианской, другой веры хотеть нечего. Ты говоришь, что ваша вера римская с греческою одна, но мы держим веру истинную, христианскую, а не греческую; греческая слывет потому, что еще пророк Давид пророчествовал: от Ефиопии предварит рука ее к богу, а Ефиопия все равно что Византия, Византия же просияла в христианстве, потому и греческая слывет вера; а мы веру истинную, христианскую исповедуем, и с нашею верою христианскою римская вера во многом не сойдется, но мы об этом говорить не хотим, чтоб не было сопротивных слов. Да нам на такое великое дело и дерзнуть нельзя без благословения отца нашего и богомольца митрополита и всего освященного собора. Ты, Антоний, хочешь говорить; но ты затем от папы прислан, и сам ты поп, так ты и смело говоришь».

Поссевин продолжал настаивать и уверять, что брани никакой не будет. Иоанн начал опять говорить: «Мы о больших делах говорить с тобою не хотим, чтоб тебе не было досадно; а вот малое дело: у тебя борода подсечена, а бороды подсекать и подбривать не велено не только попу, но и мирским людям; ты в римской вере поп, а бороду сечешь; и ты нам скажи, от кого ты это взял, из которого ученья?» Поссевин отвечал, что он бороды не сечет, не бреет. Иоанн продолжал: «Сказывал нам наш паробок, который был послан в Рим, что папу Григория носят на престоле, а на сапоге у папы крест, и вот первое, в чем нашей вере христианской с римскою будет разница: в нашей вере крест Христов на врагов победа, чтим его, у нас не водится крест ниже пояса носить». Поссевин отвечал: «Папу достойно величать: он глава христиан, учитель всех государей, сопрестольник апостола Петра, Христова сопрестольника. Вот и ты, государь великий, и прародитель твой был на Киеве великий князь Владимир: и вас, государей, как нам не величать, и не славить, и в ноги не припадать». Тут Поссевин поклонился царю в ноги низко. Но это не произвело благоприятного впечатления; Иоанн отвечал: «Говоришь про Григория папу слова хвастливые, что он сопрестольник Христу и Петру апостолу, говоришь это, мудрствуя о себе, а не по заповедям господним: вы же не нарицайтеся учителие и проч. Нас пригоже почитать по царскому величеству, а святителям всем, апостольским ученикам, должно смиренье показывать, а не возноситься превыше царей гордостию. Папа не Христос; престол, на котором его носят, не облако; те, которые его носят, не ангелы; папе Григорию не следует Христу уподобляться и сопрестольником ему быть, да и Петра-апостола равнять Христу не следует же. Который папа по Христову учению, по преданию апостолов и прежних пап — от Сильвестра до Адриана — ходит, тот папа — сопрестольник этим великим папам и апостолам; а который папа не по Христову учению и не по апостольскому преданию станет жить, тот папа — волк, а не пастырь». Поссевин сказал на это: «Если уже папа — волк, то мне нечего больше говорить» — и замолчал.

Видя неудачу в главном намерении, иезуит хотел по крайней мере достигнуть двух целей, могших, по его мнению, содействовать мало-помалу сближению русских с западною церковию: он настаивал, чтоб католикам позволено было иметь свою церковь в Москве и чтоб царь отпустил несколько молодых русских людей в Рим для изучения латинского языка. Но и этого достигнуть не мог; царь отвечал: «Теперь вскорости таких людей собрать нельзя, которые бы к этому делу были годны; а как, даст бог, наши приказные люди таких людей наберут, то мы их к папе пришлем. А что ты говорил о вепецианах, то им вольно приезжать в наше государство и попам их с ними, только бы они учения своего между русскими людьми не плодили и костелов не ставили: пусть каждый остается в своей вере; в нашем государстве много разных вер; мы ни у кого воли не отымаем, живут все по своей воле, как кто хочет, а церквей иноверных до сих пор еще в нашем государстве не ставливали». Поссевин выехал из Москвы вместе с царским гонцом; в грамоте, отправленной к папе, Иоанн писал: «Мы грамоту твою радостно приняли и любительно выслушали; посла твоего, Антония, с великою любовию приняли; мы хотим быть в братстве с тобою, цесарем и с другими христианскими государями, чтоб христианство было освобождено из рук мусульманских и пребывало в покое. Когда ты обошлешься с цесарем и со всеми христианскими государями и когда ваши послы у нас будут, то мы велим своим боярам договор учинить, как пригоже. Прислал ты к нам с Антонием книгу о Флорентийском соборе, и мы ту книгу у посла твоего велели взять; а что ты писал к нам и посол твой устно говорил нам о вере, то мы об этом с Антонием говорили». Гонцу было наказано: «Если папа или его советники станут говорить: государь ваш папу назвал волком и хищником, то отвечать, что им слышать этого не случилось».

Мы видели, что Иоанн решил на боярском совете помириться с Баторием для того, чтоб свободнее можно было наступить на шведа, отнять у него завоеванные им города и Ревель, следовательно, в Эстонии вознаградить себя за потерю Ливонии. Русские войска имели успех в одном деле с шведами, двукратный приступ последних к Орешку был отбит; но когда в начале 1583 года Делагарди приготовился опять вступить в русские владения, новгородские воеводы предложили ему мир; уполномоченные для переговоров съехались на реку Плюсу в мае месяце и заключили перемирие только на два месяца, потом съехались снова в августе и заключили его на три года с условием, чтоб у обоих государств осталось то, чем владели до сих пор; вследствие этого за шведами остались русские города: Ям, Иван-город, Копорье. Это поспешное заключение перемирия со шведами объясняют непрочностию перемирия с Польшею и особенно опасным восстанием луговой черемисы в Казанской области. Но, принимая в соображение и эти причины, можно, однако, с достоверностню положить, что главною причиною была потеря в Иоанне надежды получить какой-либо успех в войне с европейскими народами до тех пор, пока русские не сравняются с ними в искусстве ратном; защита Орешка не могла внушить царю надежды, что легко будет взять у шведов Нарву и Ревель; притом он обязался уже перед Баторием не воевать Эстонии.

Что Иоанн не оставлял мысли о возвращении прибалтийских берегов, но был убежден, что достигнуть этого можно было только в союзе с каким-нибудь европейским государством, которое бы снабдило Россию плодами западного искусства, — это всего яснее видно из переговоров Иоанна с Елисаветою, королевою английскою. Еще в 1569 году Иоанн тайным образом, чрез английского агента Дженкинсона, переслал Елисавете следующие предложения: царь требует, чтоб королева была другом его друзей и врагом его врагов, и, наоборот, царь обязывается этим же самым относительно королевы. Англия и Россия должны быть во всех делах заодно. Король польский — недруг царю и королеве: прошлым летом был захвачен лазутчик его с письмами на имя английских купцов в России, где написано: «Я, Сигизмунд, король польский, прошу вас, английских купцов, слуг моих верных, помогать подателю этого письма и оказывать помощь русским моим друзьям как деньгами, так и всякими другими способами». Царь сначала был этим сильно оскорблен, но потом лазутчик признался, что письма были подосланы нарочно для возбуждения негодования царя против англичан и разорвания дружбы между ним и королевою и также для заподозрения сановников царских в измене. Вследствие этого царь просит королеву соединиться с ним заодно против поляков и запретить своему народу торговать с подданными короля польского. Царь просит, чтоб королева позволила приезжать к нему мастеровым, умеющим строить корабли и управлять ими, позволила вывозить из Англии в Россию всякого рода артиллерию и вещи, необходимые для войны. Царь просит убедительно, чтобы между ним и королевою учинено было клятвенное обещание такого рода: если бы кто-нибудь из них по несчастию принужден был оставить свою землю, то имеет право приехать в сторону другого для спасения своей жизни, будет принят с почетом и может жить там без страха и опасности, пока беда минует и бог переменит дела. Это обязательство должно хранить в величайшей тайне.