Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга - Роберт Хайнлайн

— Ну как, сэр? — спросила она, выйдя на улицу.

— Того же цвета, но только кудрявые.

— Верно. Сверху прямые, но внизу кудрявые. Теперь ты знаешь.

— Ты сделала это для меня?

— Конечно. Вудро спит, и голова его повернута в другую сторону. Разве что кто-нибудь из посторонних заметил, но едва ли. Да если и так — что сможет он сделать? Напишет письмо моему мужу? Меня здесь никто не знает. И я воспользовалась возможностью.

— Морин, ты продолжаешь удивлять и восхищать меня.

— Благодарю вас, сэр.

— У тебя дивные члены.

— Ноги, Теодор, Брайан тоже так считает, но я не знаток женских ножек. Но когда он говорит мне об этом, то пользуется словом «ноги». Конечности, члены — все это слова официальные. Так он считает.

— Чем больше я узнаю о капитане, тем больше он мне нравится. У тебя великолепные ноги. И зеленые подвязки.

— Да, зеленые. Маленькой девочкой я носила в волосах зеленую ленту. Теперь я для этого слишком стара, но когда появляется возможность показать кудряшки, надеваю зеленые подвязки. У меня их не одна пара, и все дарит Брайан — иногда с неприличными надписями.

— И какими же?

— Ушки на макушке, Теодор. Давай сперва уложим Вудро на заднее сиденье.

Лазарус сказал, что «ушки на макушке» ничего не могли услышать: ребенок спал как сурок. И не проснулся, когда его положили на сиденье, а лишь свернулся калачиком, и мать прикрыла его курткой. Лазарус помог ей сесть в машину, завел двигатель и уселся за руль.

— Домой?

— Бензина много, — задумчиво сказала Морин. — Брайан-младший наполнил бак сегодня днем, и Вудро едва ли проснется.

— Я знаю, что бензина много; я проверял, когда отвозил капитана мистера Джонсона. Поедем опять к каштану?

— О, дорогой! Пожалуйста, не искушай меня. Что если Вудро все же проснется, перелезет через спинку и выберется наружу? Он еще мал и не поймет, чем мы будем заняты, но это может его заинтриговать. Нет, Теодор. Еще не так поздно, но маленьким детям все же пора спать. А пока он спит, давай покатаемся часок и поболтаем. Если ты хочешь, конечно.

— Давай. — Машина тронулась. — Морин, мне очень хочется отвезти тебя снова к тому каштану, но все-таки будет лучше, если этого не случится. Во всяком случае для тебя.

— Почему, дорогой мой? Ты же видишь, как я хочу тебя.

— Да, ты хочешь меня. Бог свидетель, я тоже хочу тебя. Но несмотря на все твои смелые рассуждения, думаю, ты не сделаешь этого. Потому что потом захочешь признаться во всем мужу. И если ты признаешься — вы оба станете несчастными, а я не хочу расстраивать капитана Смита; он хороший человек. Даже если ты будешь молчать, все равно как-нибудь выдашь себя. Конечно, ты любишь меня — немножко, — но его ты любишь сильнее, гораздо сильнее. Я в этом уверен. Значит, все это к лучшему, правда?

Миссис Смит помолчала, а потом сказала:

— Теодор, вези меня к каштану.

— Нет.

— Почему же нет, дорогой? Я должна доказать тебе, что люблю и не боюсь тебе отдаться.

— Морин, конечно, у тебя хватит смелости. Но ты будешь нервничать и волноваться, бояться, что Вуди проснется. Ты любишь Брайана. Все эти милые интимные штучки, о которых ты говорила, лишь подтверждают это.

— Но разве в сердце моем не хватит места для обоих?

— Хватит. Ты любишь десятерых, которых я знаю. И не обделишь еще одного. Но я люблю тебя, а потому не хочу требовать от тебя ничего такого, что могло бы воздвигнуть стену между тобой и мужем. Или причинить боль, когда вы станете признаниями разрушать эту стену. Любимая, я хочу твоей любви больше, чем тебя… твоего сладкого тела.

Она немного помолчала.

— Теодор, я должна рассказать тебе кое-что о себе и о муже. Нечто весьма личное.

— Не надо.

— Я должна это сделать. Должна. Только, пожалуйста, прикасайся ко мне, пока я буду говорить. Не говори ничего, только прикасайся… близко… интимно, словно к нагой, а я буду раздеваться… словами. Прошу тебя.

Лазарус положил свободную руку на бедро Морин. Она подняла юбку, раздвинула ноги и, прижав к себе его руку, прикрыла юбкой, а потом заговорила ровным спокойным голосом:

— Теодор, возлюбленный, я люблю Брайана, и Брайан любит меня, и он знает все обо мне. Я могла бы сохранить наш секрет навеки, чтобы не ранить его, и знаю, что он способен сделать то же самое ради меня. Я должна рассказать тебе о нашем разговоре. Это было перед тем, как он уехал в Платтсбург… Теодор, мне придется воспользоваться «постельными» словами, поскольку обычные не обладают необходимой силой.

В эту последнюю ночь мы были в постели и наша близость только что закончилась: я еще обвивала его, как локон — завивочные щипцы, а он был глубоко внутри моего тела. «„Разведи ножки“, — сказал он (так он зовет меня в постели), — я не стал продавать „рео“, чтобы не связывать тебя. Если хочешь ездить, купи форд — на нем легче учиться». Я сказала ему, что не хочу ездить и подожду, пока он вернется домой. Он ответил: «Все правильно, „горячий передок“…» Это тоже мое ласковое прозвище, и Брайан очень любит его. «Все правильно, но все-таки купи, если захочешь. Возможно, тебе понадобится машина, пока меня не будет. Впрочем, машина — дело второстепенное. С тобой остается отец, и это очень хорошо. Но не позволяй ему командовать собой. Он будет стараться сесть тебе на шею — он не может иначе, это в его природе. Но ведь у тебя такая сильная воля. Сопротивляйся — и он станет уважать тебя за это. А теперь главное, „милые грудки“…» И это прозвище я тоже люблю. Теодор, хотя они уже вовсе не милые — и не перебивай меня! Так вот: «…„милые грудки“, скорее всего ты не беременна; обычно ты так быстро не залетаешь. Если нет, продолжим, когда я вернусь из Платтсбурга…» Так мы с ним и сделали, Теодор, и я попалась, как уже говорила.

«Оба мы знаем, — продолжал Брайан, — что меня отправят на войну, иначе я не ехал бы в Платтсбург. Конечно, мне придется пробыть там долго — за ночь миллион человек поставить под ружье немыслимо. А когда я уеду, тебе будет одиноко, а оба мы знаем, какая ты горячая. Конечно, я не хочу, чтобы ты снова перепрыгнула через забор (ты понял, Теодор? „Снова“!) — но если это случится, я надеюсь, что ты будешь делать все с умом, чтобы потом не жалеть. Я во всем полагаюсь на тебя, я знаю, что ты скандалов не допустишь и детей расстраивать не станешь». — Она замолчала, а потом продолжила: — Брайан знает меня, Теодор. Я действительно горячая и всегда не понимала тех женщин, которые не любят это занятие. У моей матери было девять детей, и в день моей свадьбы она рассказала мне кое-что о том, с чем женщинам приходится мириться, чтобы иметь детей. — Миссис Смит фыркнула. — «Мириться!» Теодор, я не была девственницей, когда Брайан добился меня. Я сама сказала ему об этом в тот день, когда мы с ним встретились — а через две минуты он снял с меня трусы и получил самое непосредственное тому подтверждение. Теодор, я лишилась девственности за три года до встречи с Брайаном — нарочно, потому что не была кокеткой, — и обо всем рассказала не матери, а отцу, потому что доверяла ему; мы всегда были близки. Отец не ругал меня и даже не запретил делать это впредь. Он сказал, что прекрасно знает, что я снова буду этим заниматься, но надеется, что я воспользуюсь его советами и тем самым избавлю себя от ненужных хлопот. Так я и поступила.