Том 7. Так называемая личная жизнь - Константин Михайлович Симонов

если это действительно так, без преувеличений, – то и смерть такого человека тоже часть твоей смерти. Ты еще жив, но что-то в тебе самом уже умерло и не воскреснет. Можно только делать вид, что ты по-прежнему цел. Потому что оторванный кусок души – это не рука и не нога, и что он оторван – никому не видно.

Впереди догрохотал последний тягач. Водитель, проснувшись, поднял лицо от баранки.

Колонна двинулась через перекресток.

– Долго мы стояли, товарищ майор? – спросил водитель.

– Изрядно, больше часа.

С полчаса ехали молча. Чтобы отвлечься от других мыслей, Лопатин начал считать свои поездки на фронт: сколько всего часов и дней он провел в машинах – и в своих, и в чужих, и в таких вот, попутных. Считал, считал – и запутался. Времени, проведенного на колесах, считая Халхин-Гол, набиралось неправдоподобно много.

– Чего вы все молчите, товарищ майор? Расскажите чего-нибудь, а то спать клонит, спасу нет! – вдруг попросил водитель.

Лопатин закурил и стал рассказывать про Монголию: какая там ровная степь, только иногда полосы солончаков, а так, пока не наткнулся на них, можно ехать, как по столу, в любую сторону без дороги. И какие там, ни на что не похожие, полосатые закаты, и как мало воды, и как в жару на горизонте мерещатся озера, а над ними лес.

– А какая там война была? – спросил водитель. – Мы про нее почти ничего и не слыхали.

Пришлось рассказывать ему про Халхин-Гол и про то, какая там была война – небольшая, кровавая и, по нынешним понятиям, короткая, а тогда, наоборот, считавшаяся очень длинной – с мая до сентября, целое лето…

После еще двух остановок – одной в пробке, а другой на объезде, на рассвете добрались до рокады Гродно – Каунас.

Лопатин подхватил чемодан и выскочил на перекрестке из приостановившейся на несколько секунд машины.

Регулировщица, с сержантскими лычками на погонах шинели и с винтовкой за плечом, на вид была из тех, кто себя в обиду не дает: рослая, со строгим лицом и вызовом в глазах – мол, попробуй только обратись ко мне не так, как положено; сразу отбрею! Но Лопатин обратился к ней, как положено, и попросил придержать какую-нибудь машину, идущую по шоссе направо, на север, предпочтительно какой-нибудь «виллис» с начальником.

– Чем больше начальство, тем дальше меня довезет! – добавил он, улыбнувшись.

Неизвестно что – эта немудрящая шутка, возраст Лопатина или ленточки орденов и медалей, которые она увидела, пока он, распахнув шинель, доставал удостоверение личности, – но что-то расположило к нему строгого сержанта дорожной службы. Она ответно улыбнулась и сразу стала тем, кем и была: одетой в шинель с погонами девятнадцатилетней девчонкой.

– Есть задержать для вас начальство побольше, товарищ майор. А если вдруг генерал – не боитесь?

– Не боюсь. Я человек штатский.

– Какой же вы штатский, товарищ майор, когда у вас вон сколько наград.

– А это мне за выслугу лет. Неудобно в моем возрасте ходить без ничего. Вот и дали!

Мимо по шоссе проскочило уже несколько грузовиков, но «виллисов» пока не было.

– Может, грузовик остановить, товарищ майор? – спросила регулировщица. – А то время раннее, начальники еще мало ездят. Можно и час прождать.

– Что первое пойдет, то и останавливайте, – сказал Лопатин, разглядывая ее и думая о собственной дочери.

– Что вы на меня так смотрите, товарищ майор? – спросила она не с вызовом, а смущенно, словно провинилась перед ним.

– Сколько вам лет? Девятнадцать?

– Девятнадцать.

– И давно на войне?

– Второй год.

Лопатин вздохнул, продолжая думать о дочери, успеет или не успеет она попасть на фронт.

– Откуда вы?

– Была эвакуированная. Под Семипалатинском в совхозе работала. Оттуда в армию пошла. А так – я из Пнёва Смоленской области Пнёвского района. У нас в сорок первом году там переправа была – Соловьевская, может, знаете?

– Как не знать – Лопатин вспомнил эту Соловьевскую переправу с ее тогдашним кромешным адом.

– Мы оттуда с войсками отходили. Я в санитарки просилась, даже год себе прибавила, но тогда не взяли. А потом все же, когда восемнадцать исполнилось, в Семипалатинске пошла в военкомат – и взяли. Мне сейчас некоторые и двадцать один, и двадцать два дают. Говорят, я старше себя выгляжу.

– Дразнят. Сколько есть, на столько и выглядите, так что не расстраивайтесь.

– А я и не расстраиваюсь, потому что… Она не успела договорить. Увидела приближавшийся грузовик, шагнула навстречу, на середину дороги и задержала.

– Он только до следующего регулировочного поста довезет вас, а там сворачивать будет. Как, поедете или нет? – стоя у грузовика и держась рукой за открытую дверцу кабины, крикнула она Лопатину.

– Поеду. – Он поднял с полуразбитого асфальта чемодан и шагнул к грузовику.

23

В это утро ему не везло. Пришлось еще три раза ждать в три раза пересаживаться, пока уже после полудня он наконец добрался до стоявшего там, где и прежде, штаба фронта, верней, до шлагбаума, за который не пускали машины.

Не верилось, что всего-навсего три дня назад, семнадцатого, в пять утра он выезжал отсюда, сидя рядом с хмурым Василием Ивановичем, и Гурский, спросонок позевывая, ребром руки поколачивал его сзади по спине.

– Смот-три не озябни. Помни, что у тебя теперь легкие с д-дыркой!

От шлагбаума до оперативного отдела пришлось прошагать полтора километра и столько же обратно.

– Нам еще вчера оттуда, от начпоарма записка пришла, вместе с машиной, которая должна вас к ним в армию забрать, – сказал Лопатину дежурный по оперативному отделу. – Машину с водителем мы на стоянку загнали – вы знаете где, в роще, где и раньше была. Там ее и найдете.

Обедать, хотя ему и предложили сходить в штабную столовую, Лопатин не стал, не хотел терять времени. До рощи дошагал довольно быстро, и там среди других машин тоже быстро нашел свой редакционный «виллис». Василия Ивановича при нем не было, как сказали другие шоферы – ждал, ждал и только что отлучился, пошел обедать; значит, теперь предстояло ждать его около часа. Когда требовалось, он мог сутки не отлипать от руля, но если была возможность поесть горячего, никогда не пропускал ее и притом не любил торопиться.

Лопатин пристроился на заднем сиденье «виллиса», подложил под голову шинель, приоткрыл дверцу, вытянул ноги и закрыл глаза.

Пригревало солнце, ветки над головой покачивало ветром, по лицу бродили тени от листьев. Он проснулся от гудка машины. Василий Иванович сидел за рулем.

– Пересядете или как? – повернулся он, словно они виделись минуту назад.

Лопатин посмотрел вверх и увидел, что над головой