Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

В конце концов мне разрешили смотреть и говорить. Мой лекарь принес мне два письма; первое было от Толедо, который сообщал мне, что выехал в Вену, но с какой миссией, я не мог угадать. Другое письмо было от княжны Авила, но писано не её рукой. Она писала, что на улице Ретрада предпринимались розыски и что, более того, начали даже шпионить за ней в её собственном доме. Выведенная из терпения, она уехала в свои поместья или же, как принято выражаться в Испании, в свои владения. Когда я прочел оба эти письма, лекарь велел снова притворить ставни и предоставил меня моим собственным мыслям. В самом деле, на этот раз я серьезно задумался о своём положении. Доселе жизнь казалась мне тропинкой, усыпанной розами; теперь я впервые ощутил шипы.

Спустя пятнадцать дней мне было разрешено проехаться по Прадо. Я хотел выйти из экипажа и пройтись, но мне не хватило сил, и я присел на скамью. Вскоре ко мне подошел тот самый валлонский офицер, который был моим секундантом. Он сказал мне, что противник мой все время, пока моей жизни угрожала опасность, был в ужаснейшем отчаянии и что он умоляет разрешить ему обнять меня. Я согласился, мой противник бросился к моим ногам, прижал меня к сердцу и, уходя, сказал мне голосом, прерывающимся от слез:

— Сеньор Авадоро, предоставь мне возможность драться за тебя на дуэли, это будет прекраснейший день в моей жизни.

Вскоре затем я увидел Бускероса, который подошел ко мне с привычной бесцеремонностью и сказал:

— Возлюбленный мой пасынок, ты получил несколько чрезмерно суровый урок. По правде говоря, это я должен был его тебе преподать, но, конечно, у меня бы это вышло далеко не столь блистательно.

— Драгоценнейший мой отчим, — ответил я ему, — я вовсе не жалуюсь на рану, которую мне нанес тот мужественный офицер. Я ношу шпагу, предвидя, что нечто подобное может со мной случиться. Что же касается твоего вклада в эту историю, то я полагаю, что нужно бы тебя вознаградить, исколотив как следует твою шкуру палкой.

— Пустяки, возлюбленный мой пасынок, — перебил меня Бускерос, — это последнее отнюдь не является необходимым и в настоящую минуту нарушает даже правила хорошего тона и благоприличия. С тех пор, как мы расстались, я сделался важной персоной: чем-то вроде вице-министра второго разряда. Я должен рассказать тебе это с некоторыми подробностями.

Его преосвященство кардинал Портокарреро, увидав меня несколько раз в свите герцога Аркоса, благоволил улыбаться мне особенно милостиво. Это вселило в меня отвагу, и я начал поздравлять его в дни аудиенции. Однажды его преосвященство подошел ко мне и сказал вполголоса:

— Я знаю, сеньор Бускерос, что ты один из тех людей, которые лучше всего осведомлены обо всем, что делается в городе.

На это я ответил с необычайной находчивостью и остроумием:

— Ваше преосвященство, венецианцы, которые считаются неплохими правителями своей страны, причисляют сию осведомленность к качествам, которые необходимы всякому человеку, желающему заниматься государственными делами.

— И они совершенно правы, — прибавил кардинал, после чего поговорил ещё с несколькими лицами и ушел. Спустя четверть часа ко мне подошел гофмаршал и сказал:

— Сеньор Бускерос, его преосвященство велел мне пригласить тебя к обеду, и, как мне кажется, после трапезы хочет даже с тобой побеседовать. Предупреждаю тебя, однако, сеньор, чтобы в подобном случае ты не слишком затягивал разговор, ибо их преосвященство много кушают и потом не в силах удержаться, чтобы не заснуть.

Я поблагодарил гофмаршала за дружеский совет и остался обедать вместе с несколькими другими сотрапезниками. Кардинал почти без посторонней помощи изволили скушать целую щуку. После обеда он приказал позвать меня к себе в кабинет.

— Ну что же, сеньор дон Бускерос, — сказал он, — ты не узнал в эти дни ничего занимательного?

Вопрос кардинала поверг меня в немалое смущение, ибо в действительности ни в тот день, ни в предшествующие ему я ничего не обнаружил занятного. Однако, поразмыслив немного, я ответил:

— Ваше преосвященство, на днях я узнал о существовании ребенка, в жилах которого течет кровь австрийского дома!

Кардинал чрезвычайно удивился.

— Да, да, именно так, — прибавил я, — ваше преосвященство благоволит припомнить, что князь Авила был в тайной связи с инфантой Беатрисой. От этой связи после него осталась дочка по имени Леонора, которая вышла замуж и имела ребенка. Леонора умерла, её погребли в монастыре кармелиток. Я видел её надгробье, которое впоследствии исчезло бесследно.

— Это может сильно повредить семействам Авила и Сорриенте, — заметил кардинал.

Его преосвященство, быть может, сказал бы ещё больше, но съеденная им щука ускорила наступление сна, и я счёл за благо удалиться. Все это происходило недели три тому назад. В самом деле, дорогой мой пасынок, надгробья уже нет там, где я его недавно видел. А я ведь ясно прочел на нём «Леонора Авадоро». Я удержался от того, чтобы упомянуть в разговоре с его преосвященством это имя не потому, что хотел сберечь сию тайну, но просто отложил это донесение на более позднее время.

Лекарь, сопровождавший меня на прогулке, отстал было от меня на несколько шагов. Вдруг он заметил, что я побледнел и вот-вот лишусь чувств. Он сказал Бускеросу, что долг вынуждает его прервать наш разговор и проводить меня домой. Мы вернулись: врач прописал мне прохладительное питье и велел прикрыть ставни. Тогда я предался раздумьям; некоторые соображения заставили меня почувствовать себя необычайно униженным.

— Во так, — сказал я себе, — так всегда происходит с теми, которые сближаются с высшими, чем они сами. Княжна вступает со мной в брак, ни в какой мере не являющийся официальным, и из-за какой-то вымышленной Леоноры я попадаю в подозрение у властей и вынужден выслушивать сплетни из уст человека, которого презираю от всей души. С другой стороны, я не могу оправдаться, не выдавая княжны, которая слишком горда, чтобы когда-нибудь признаться в связи со мной.

Затем я подумал о маленькой двухлетней Мануэле, которую я прижимал к груди своей в Сорриенте и которую не смел назвать своей дочерью. — Любимое моё дитя! — вскричал я, — какое же будущее тебе готовит судьба? Быть может, монастырь? Но нет, я — твой отец, и, когда дело будет идти о твоей судьбе, я сумею преодолеть все людские расчеты. Я стану твоим покровителем, хотя бы мне пришлось поплатиться за это собственной жизнью.

Мысль о моём ребенке растрогала меня; я залился слезами, а вскоре потом и кровью, поскольку рана моя раскрылась. Я позвал хирурга и цирюльника, мне сделали новую перевязку, после чего я написал княжне и отправил это письмо с одним из её слуг, которого она при мне оставила.