Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца - Гай Кей

Она наблюдает, как душа, которую она взяла для своей повелительницы, всплывает над распростертым телом убитого смертного, как в нерешительности поворачивается, бесплотная, не вполне принадлежащая еще ее миру, но это все впереди, все впереди. Она не ожидала, что ее охватит такое сильное желание. Но дух воина принадлежит не ей, а царице.

Полупрозрачное облачко снова совершает полный оборот в воздухе, поднимается выше, затем опять медленно опускается вниз, прикасается к земле, уже обретая форму. Оглядывается вокруг, видит — нет, еще не вполне видит, — а затем поворачивает на юг и удаляется. Его притягивает к лесу, словно к полузабытому дому.

Вскоре он явится перед ними всеми в лесу, новоявленный обитатель их мира, и царица увидит и полюбит его. А добывшая душу, когда присоединится к остальным под звездами, ощутит благосклонность царицы как награду за свой поступок, и радость коснется ее сердца, как серебристый лунный свет прикасается к озерам в ночи и зажигает их.

Сегодня нет лун. Дар, который ей достался, эта гибель смертного в темноте, да еще такого красивого.

Она оглядывается, не видит никого поблизости и уходит с этого двора, от железа и смертных, живых и мертвых, перепрыгивает через забор, идет вверх по склону. Она становится сильнее, оставляя позади мечи и доспехи, сама легкая, как светлячок. Останавливается у гребня холма, чтобы посмотреть назад, вниз. Она всегда смотрит, когда оказывается поблизости от них. Ее притягивает эта иная, смертная половина мира. Это случается среди фей, она не единственная. Об этом рассказывают истории.

Аура у тех, что внизу, для нее ярче факелов: гнев, горе, страх. Она находит все это, впитывает в себя, пытается отделить одно от другого и понять. Смотрит вниз с ветки той же березы, что и раньше, держась за нее, как и раньше. Двое очень крупных мужчин стоят в середине круга; один приставил железо к горлу другого, к тому, что выскочил из маленькой постройки и взревел, требуя оружие. Это ее испугало, кипящая ярость в его голосе. Но разбойник увидел его раньше, чем его собственные воины успели подбежать к нему, и прижал мечом к стене. Не убил. Сначала она не поняла почему, но теперь понимает. Или ей кажется, что понимает: другие подбегают и застывают, как скульптуры, подбегают следующие, собирается много людей, и теперь все стоят, как каменные, окружив светом факелов двух мужчин.

Один из двоих боится, но не тот, на которого она могла бы подумать. Она не очень-то хорошо понимает смертных. Они живут в другом мире.

Теперь стало тихо, бой окончен для всех, кроме этой группы, и еще есть кое-что, о чем те, внизу, не узнают. Она слушает. Ей всегда нравилось слушать и наблюдать.

— Поймите меня, — снова повторил эрлинг на своем языке. — Я убью его, если кто-нибудь пошевелится!

— Так сделай это! — огрызнулся Брин ап Хиул. Он стоял босиком в траве, и только серая нижняя туника прикрывала его большой живот и тяжелые бедра. Другой выглядел бы смешным, подумал Сейнион. Но не Брин, даже с приставленным к горлу мечом. Левая рука эрлинга плотно сжимала в кулаке его тунику, стянутую на спине.

— Мне нужен конь и клятва вашему богу, что мне позволят проехать к нашим ладьям. Клянитесь, не то он умрет! — Его голос был высоким, почти пронзительным.

— Один конь? Фу! Ты оставляешь здесь дюжину людей, которыми командовал! Ты оскверняешь землю своим дыханием! — Брин дрожал от ярости.

— Дюжину коней! Мне нужна дюжина коней! Или он умрет!

— Давай! — снова взревел Брин. — Никто не даст тебе такой клятвы! Никто не посмеет!

— Я его убью! — взвизгнул эрлинг. Сейнион видел, как у него трясутся руки. — Я — внук Сигура Вольгансона!

— Так сделай это! — завопил в ответ Брин. — Ты, кастрированный трус! Сделай это!

— Нет! — крикнул Сейнион. Он шагнул вперед в круг света. — Нет! Друг мой, помолчи во имя Джада. Тебе не дано разрешения покинуть нас!

— Сейнион! Не давай эту клятву! Не надо!

— Я ее дам. Ты нам необходим.

— Он этого не сделает. Он трус. Убей меня и умри вместе со мной, эрлинг! Отправляйся к своим богам. Твой дед уже воророл бы мне брюхо, как рыбе! Он бы меня прикончил! — В его голосе звучала раскаленная ярость, близкая к безумию. Он брызгал слюной.

— Ты убил его! — оскалился эрлинг.

— Я это сделал! Сделал! Я отрубил ему руки, вскрыл ему грудную клетку, ел его окровавленное сердце и смеялся! Так заруби меня сейчас, и пускай они сделают то же самое с тобой!

Сейнион закрыл глаза. Снова открыл.

— Этою нельзя допустить. Слушай меня, эрлинг! Я — верховный священнослужитель сингаэлей. Слушай меня! Я клянусь святым Джадом, богом Солнца…

— Нет! — взревел Брин. — Сейнион, я запрещаю…

— …что тебе не причинят вреда, когда ты отпустишь…

— Нет!

— …этого человека, и тебе позволят…

Маленькая дверца строения — это была пивоварня — с грохотом распахнулась, прямо за спиной двух мужчин. Эрлинг вскинулся, будто нервный конь, испуганно оглянулся через плечо, выругался.

И умер. Брин ап Хиул в тот момент, когда его враг полуобернулся, нанес сильный удар локтем назад и вверх в незащищенное лицо под носовым выступом шлема, разбив ему губы. Потом отпрыгнул в сторону, уходя от последовавшего выпада меча. Меч всего лишь оцарапал ему бок, не более того. Он быстро шагнул назад, повернулся…

— Держи!

Сейнион увидел летящий при свете факелов меч. Нечто прекрасное было в этом полете и нечто ужасное. Меч Алуна аб Оуина Брин поймал у рукояти. Сейнион увидел, как его старый друг улыбнулся, словно волк зимой, кадирскому мальчику, который бросил оружие. «Я ел его сердце».

Он этого не делал. Но мог сделать, таким он был в тот день. Сейнион помнил тот бой. То была схватка гигантов, они столкнулись на скользком от крови поле битвы у моря. В сражении ярость охватывала Брина, как охватывала эрлингов, верящих в Ингавина: безумие войны, пожирающее душу. «Если ты стал тем, с кем сражался, то кем ты был?» Неподходящая ночь для подобной мысли. Здесь, среди факелов, когда хорошие люди лежат мертвыми на холодной земле.

— Он дал клятву! — булькнул эрлинг, выплевывая зубы. Кровь текла из разбитых губ, все его лицо было в крови.

— Да проклянет тебя Джад, — ответил Брин. — Здесь погибли мои люди. И мои гости. Да сгниет твоя нечистая душа! — Он замахнулся, босой, полуголый. Кадирский клинок в его руке сверкнул. Эрлинг хотел парировать удар. Это был молодой мужчина в доспехах, крупный, мускулистый, в расцвете сил.

Был. Сокрушительный удар обрушился на него, словно лавина с горной вершины, прорвался сквозь запоздавший парирующий удар и так глубоко вонзился в шею между шлемом и нагрудной пластиной, что Брину пришлось потом упереться ногой в упавшего человека, чтобы выдернуть меч обратно.