Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

13 августа Шаляпин выступил в «Русалке». Снова цветы, и бесконечные вызовы, и аплодисменты… До следующего спектакля (16 августа он будет занят в спектакле «Моцарт и Сальери» в партии Сальери, которая впервые будет исполнена в Нижнем Новгороде, а затем в «Паяцах» — партия Тонио) он мог свободно отдохнуть, походить к своим давним знакомым, походить по Откосу, вспомнить, как в прошлом году здесь же подолгу разговаривал с Горьким и его друзьями, привнесшими в его душу много новых впечатлений, мыслей, идей… Снова пообещал дать благотворительный концерт — для учительских детей.

В номер гостиницы принесли письмо от Горького, с нетерпением Шаляпин стал читать дорогие и столь ожидаемые строки: «Дружище! Мною послано Унтербергеру прошение о разрешении приехать на неделю в Нижний. Очень хочется увидеть тебя и послушать! Если найдешь время — съезди к губернатору и попроси его скорее разрешить мне поездку. Обещай, что я буду вести себя смирно и кротко. Здесь Скиталец, тоже жаждущий повидаться с тобою. Ну — до свидания! Крепко обнимаю. А где — барон? Все — Скиталец, жена, Вера — земно кланяются тебе. А. Пешков. А то — всего лучше — приезжай сюда после спектаклей?»

До 16 августа Шаляпин занимался делами Горького. Власти не возражают против приезда Горького. Все успокоились, затихли, демонстраций не ожидается. Если действительно будет вести себя тихо и спокойно, пусть приезжает.

16 августа ставили в Нижнем Новгороде «Моцарта и Сальери», театр был переполнен. Увидеть Шаляпина в партии Тонио в «Паяцах», необычной для его голоса, тоже представлялось заманчивым.

«Нижегородский листок» и «Волгарь» дали пространные отзывы об этом спектакле, снова выделяя Шаляпина, его исключительную роль как оперного актера, сумевшего покорить слушателей и своей музыкальностью, и тонким психологическим переживанием в сцене встречи Сальери с Моцартом.

Опера «Паяцы» прошла бледнее, чем предполагалось. Отзывы о постановке самые разноречивые. Шаляпин отошел от традиционного исполнения и создал трагическую маску страдающего актера, и это кое-кому показалось «малоинтересным». Другие считали, что «знаменитый пролог в исполнении г. Шаляпина впервые показал нам все ресурсы этой оригинальной, трагической речи в защиту прав человека», что «г. Шаляпин создал яркий образ Тонио, влюбленного предателя-шута, искреннего в любви и гнусного в предательстве». («Нижегородский листок», 19 августа 1902 года. А.Ш.)

17 августа Шаляпин исполнял партию князя Владимира Галицкого в опере «Князь Игорь». А 18-го, в воскресенье, приехали в Нижний Новгород Горький, Скиталец со своими друзьями и родными. Горький остановился в гостинице «Восточный базар» и сразу дал знать Шаляпину о своем приезде. Шаляпин был свободен от спектакля и тут же пошел к Горькому. Друзья обнялись и долго тискали друг друга в объятиях. Естественно, начались расспросы, шутки, смех.

— Ну как, ссыльный, поживаешь? — радостно хохоча, заговорил Шаляпин.

— Благодарю начальство, что оно определило меня в такой тихий городишко. Ты знаешь, какое это счастье для писателя пожить в таком местечке, где тебя никто не беспокоит и не нуждается в тебе. Глаз, конечно, не спускают, ну к этому-то я уже привык. Нижегородский полицмейстер представлялся мне на вокзале, когда я в мае проезжал Нижний, и просил помочь ему установить порядок в городе!

— Как? Полицмейстер просил тебя? Это что-то новенькое…

— Так-таки и влепил: «Честь имею представиться — барон Таубе, местный полицмейстер… Алексей Максимович! Я прошу вас — будьте великодушны, примите зависящие от вас меры, чтобы при приезде вашем не повторилось того, что было при отъезде». Ну что тут скажешь? Я всемилостивейше засмеялся прямо ему в лицо. Первого мая здесь чего-то ожидали, улицы были запружены конной и пешей полицией, против «России», где я жил, стоял целый почетный караул: частный помощник, двое околоточных, двое конных полицейских и куча сыщиков. Люди, приходившие ко мне, чуть ли не подвергались антропометрическим измерениям. Но — все напрасно! Никаких событий в городе не произошло! Произошли крупные события в Сормове, заставшие начальство врасплох. Так и уехал спокойненько в свой Арзамас…

— Никогда не был там. Раз нет оперного театра, то это не мой город. Должно быть, гуси по улицам ходят?

— Славный город. Тридцать шесть церквей и — ни одной библиотеки. А по улицам, мощенным огромными обломками каких-то серых скал, действительно ходят гуси и свиньи, ну и, конечно, полицейские и обыватели. Ходят медленно, неторопливо, будто совершенно лишены каких-либо активных намерений. Обыватели бьют жен своих прямо на улице, на тротуарах. Вообще должен сказать, что если начальство думало, посылая меня в Арзамас, причинить мне неприятность, — оно ошиблось. У меня — хорошая квартира, удобный письменный стол, тишина, воздух хороший, множество садов, а в садах поют соловьи и прячутся под кустами шпионы. Соловьи во всех садах заливались, а шпионы, конечно, сидят во тьме ночной под моими окнами и стараются усмотреть, как я пущаю крамолу по России, а не видя сего — покряхтывают и пугают домашних моих. Честь и слава Министерству внутренних дел! Обратило на меня внимание всей читающей публики…

— Ты так расписываешь свое житье, что позавидуешь, мне тоже что-то захотелось быть ссыльным. Не так уж оно и плохо.

— Какое там плохо! Всерьез говорю, вот закончишь здесь свои выступления, и поедем к нам, отдохнешь немного. У нас огромный дом, что-то около двенадцати комнат.

— А рыба есть?

— Этого добра хоть отбавляй. В Арзамасе есть река Теша, мальчишки с большим успехом ловят окуней, щурят, карасиков. Возьмем лодку, буду тебя возить по реке, а приедем на рыбное место — я буду книжку читать, а ты дожидаться, пока окунь клюнет. Милое житье, ей-богу! А дичи сколько там… Дупелей ели, рябчиков. А если скучно станет на одном месте, то поедем в Понетаевский монастырь — чудное место в верстах двадцати. Есть там река, пруды, сады и семьсот монашек! Подумай — семьсот!

Шаляпин рассмеялся:

— Завидую я вам! Хорошо быть скульптором, композитором, живописцем, писателем! Ваша сцена — кабинет, мастерская, вы — один, дверь к вам закрыта, вас никто не видит, когда вы творите, вам не мешают воплощать волнения ваших душ так, как вы хотите. А попробуйте-ка воплотить свою мечту в живой образ на сцене в присутствии твоих коллег, из которых десять тянут во все стороны, не слушая друг друга, а остальные пребывают равнодушными, как покойники, ко всему на свете — вовсе никуда не тянут!

— Зрители-то тебя приветствуют восторженно.

— Я о своих соратниках, братьях артистах, которые никак не поймут, что свое дело должен делать каждый хорошо, в своем ли театре или на гастролях. Уж так плохо получается у оркестра, хора, балета — тошно бывает смотреть. Все шатается, болтается, точно тоненькая ножка в большом сапоге.