Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Когда Николсон позднее пришел в кабинет Грея, чтобы поздравить его с успехом, который имела его речь, бедный Грей лишь стукнул кулаками об стол, сказав: «Я ненавижу войну… Я ненавижу войну». Позже в тот вечер Грей произнес фразу, которая для многих европейцев стала обобщением того, что означает война. Глядя в окно на Сент-Джеймсский парк, в котором фонарщики зажигали газовые фонари, он сказал: «По всей Европе гаснут фонари; мы не увидим их зажженными снова на нашем веку»[1817]. И хотя позднее Грей скромно заметил, что был «всего лишь выразителем интересов Англии», он многое сделал для того, чтобы Великобритания вмешалась в войну[1818]. Ллойд Джордж, который сыграл ключевую роль в повороте кабинета министров в сторону войны, написал своей жене в Северный Уэльс: «В эти дни я живу в кошмарном мире. Я упорно боролся за мир, и мне удавалось до сих пор удерживать кабинет министров от сползания в этот кошмар, но все подталкивает меня к выводу, что, если маленькое государство Бельгия подвергнется нападению Германии, все мои традиции и даже предрассудки будут на стороне войны. Меня наполняет ужасом такая перспектива». Асквит был более прозаичен; за своей обычной игрой в бридж он сказал, что «один положительный момент в этой омерзительной войне, в которую мы того и гляди вступим, – это урегулирование ирландского спора и сердечный союз сил Ирландии в оказании помощи правительству в поддержании наших высших государственных интересов»[1819]. Возможно, или многие люди так думали в то время, что Великая война спасает Великобританию от гражданской войны.

В Париже в тот же вечер понедельника посол Германии Вильгельм Шён с трудом пытался расшифровать сильно искаженную телеграмму от Бетмана. Он расшифровал достаточно, чтобы немедленно пойти к французскому премьер-министру с объявлением Германией войны Франции. По утверждению правительства Германии, его вынуждают пойти на эти меры продвижение французов через границу в Эльзас и жестокие атаки французских летчиков. Один из них, по его словам, даже сбросил бомбу на немецкую железную дорогу. (Гитлер использовал точно такой же предлог, который так же мало был основан на реальности, когда напал на Польшу в 1939 г.) Шён обратился с последней просьбой – чтобы немцев, остающихся в Париже, поместили под защиту американского посла – и жалобой на то, что какой-то человек, выкрикивавший что-то угрожающее, запрыгнул в его машину, когда он ехал на эту встречу. Собеседники учтиво расстались, пребывая в мрачном настроении[1820]. Позднее Пуанкаре записал в своем дневнике: «В сто раз лучше, что мы не были вынуждены сами объявлять войну даже на основании неоднократных нарушений нашей границы. Было необходимо, чтобы Германия, полностью несущая ответственность за агрессию, была вынуждена признать свои интересы публично. Если бы Франция объявила войну, то союз с Россией стал бы сомнительным, французские единство и дух были бы сломлены, а Италия под нажимом Тройственного союза, возможно, выступила бы против Франции»[1821].

На следующий день, во вторник 4 августа, под многочисленные одобрительные возгласы французскому парламенту было зачитано послание от Пуанкаре, в котором он утверждал, что вина за войну полностью ложится на Германию, которой придется защищаться перед судом истории; все французы выступят вместе в священном союзе, и этот union sacréе никогда не будет разрушен. Несогласных не было; Социалистическая партия уже приняла решение поддержать войну. Когда ведущий оппонент левых воздал должное Жоресу, которого хоронили в тот день, сказав: «Больше нет противников, есть только французы», зал взорвался продолжительными криками «Да здравствует Франция!»[1822].

В тот же день британское правительство отправило ультиматум Германии с тем, чтобы она дала гарантии уважения нейтралитета Бельгии. Крайний срок ответа был 23:00 того же дня по Гринвичу. Так как никто не ожидал, что Германия на это согласится, готовился текст объявления войны Германии для передачи его послу Лихновски. Отпечатанные телеграммы с предупреждением посольствам и консульствам Великобритании по всему миру о том, что Великобритания собирается воевать, годами лежали в папках в министерстве иностранных дел; лишь имя врага в них не было вписано. Клерки потратили день, чтобы вписать в них слово «Германия».

В Берлине в тот же день Бетман обратился к немецкому парламенту, чтобы объяснить, что Германия лишь защищается. Да, признал он, Германия вторглась в нейтральные страны – Бельгию и Люксембург, но только из-за угрозы со стороны Франции. Когда война закончится, Германия возместит любой ущерб. Социалистическая партия, которая давно обещала повести миллионы своих членов против капиталистической войны, присоединилась к другим партиям, проголосовав за военные кредиты. Бетман упорно трудился, чтобы перетянуть их на свою сторону, но они сами двигались в его направлении. 3 августа на долгом и непростом заседании депутатов от Социалистической партии большинством было принято решение проголосовать за военные кредиты отчасти на основании того, что они не могли предать своих рядовых членов, которые шли на войну, а отчасти потому, что они видели в Германии жертву российской агрессии. Ради партийного единства остальные согласились с большинством[1823].

Вечером 4 августа, еще до истечения крайнего срока ультиматума Великобритании, посол Великобритании Гошен пришел к Бетману, чтобы попросить свой паспорт. «Ах, это так ужасно!» – воскликнул Гошен, тщетно задавая вопрос, не может ли Германия проявить уважение к нейтралитету Бельгии. Бетман произнес послу речь: Великобритания делает ужасный шаг всего лишь из-за слова «нейтралитет». Договор с Бельгией, по словам Бетмана, который дорого стоил Германии в мировом общественном мнении, был всего лишь «листком бумаги». Великобритания, продолжил он, могла бы сдержать и желание Франции отомстить, и русский панславизм, но вместо этого поощряла их. Эта война – вина Великобритании. Гошен разрыдался и ушел[1824]. Бетман не считал, что Германия несет какую-то ответственность. Позднее он написал другу: «Остается под большим вопросом, действительно ли разумными действиями мы могли бы предотвратить объединение врожденного антагонизма французов, русских и англичан против нас»[1825]. Кайзер зло высказался по поводу предательства Великобритании и обвинил Николая в «бессовестном поведении» – игнорировании всех попыток Германии и Вильгельма сохранить мир. Мольтке считал, что англичане все время строили военные планы, и спрашивал себя, сможет ли Германия убедить Соединенные Штаты стать ее союзником, если пообещает американцам Канаду[1826].

В Лондоне англичане ждали приближения крайнего срока ответа на свой ультиматум – одиннадцати часов вечера. В министерстве иностранных дел возникла недолгая паника, когда кто-то понял, что они допустили ошибку в тексте объявления войны Германии и преждевременно послали его Лихновски. Поспешно был составлен другой – исправленный – текст, и младший служащий был делегирован, чтобы изъять неправильный документ. На Даунинг-стрит собрался кабинет министров – большинство министров выглядели встревоженными и собранными, за исключением Черчилля, который выглядел настороженным и уверенным с большой сигарой во рту. Секретари ждали за дверями зала заседаний. «Во всяком случае война не может продлиться долго», – сказал кто-то. Как раз перед 23:00 младший служащий позвонил в министерство иностранных дел, чтобы узнать, есть ли новости. «Никаких новостей ни у нас, ни в посольстве Германии», – был ответ. Начали бить куранты Биг-Бена, и Великобритания вступила в войну. Снаружи толпы людей на Уайтхолле и Молле взялись за руки и запели патриотические песни. Черчилль отправил телеграмму на флот: «НАЧИНАЙТЕ БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПРОТИВ ГЕРМАНИИ»[1827].

Узы, которые связывали мирную и процветающую Европу в XIX в., теперь быстро разорвались. Железнодорожные и телеграфные линии были обрублены, перевозки замедлились, банковские резервы были заморожены, международные валютные биржи прекратили свою работу, торговля сократилась. Простые люди отчаянно пытались добраться до дома в мире, который внезапно стал другим. В посольстве Германии в Париже царил хаос: матери прижимали к себе плачущих младенцев и сотни чемоданов в беспорядке валялись на полу. Наверное, около 100 тыс. американцев были застигнуты войной на континенте, и они зачастую оставались без денег, так как банки были закрыты. Многие сумели добраться до Великобритании, где американский посол Уолтер Пейдж со своими сотрудниками делали все возможное, чтобы справиться с проблемой. «Спаси нас, Господь! – писал он президенту Вудро Вильсону. – Что это была за неделя!.. В те первые два дня, разумеется, была большая суматоха. Обезумевшие мужчины и рыдающие женщины умоляли, проклинали и требовали – бог знает, какой начался бедлам. Некоторые называли меня гением чрезвычайной ситуации, другие – полным придурком, третьи – всеми словами между этими двумя крайностями».