Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

И тут падает первая бомба. Удар, потом взрыв, отдающийся во внутренностях, пробирающий до мозга костей и корней зубов. Нам крышка. Я поднимаю глаза к потолку, ожидая увидеть огромные трещины, каменные глыбы, рушащиеся на нас, но по бункеру проходит лишь легкая дрожь. Свет гаснет. В темноте я сразу теряю ориентацию. Невнятные звуки – вскрики, неровное дыхание, плач грудных детей, обрывок истерического смеха – кружат вокруг меня в напряженном воздухе. Затем раздается гул генератора, и помещение наполняется тусклым неровным светом, так непохожим на обычное резкое освещение Тринадцатого. Почти как у нас дома, в Двенадцатом дистрикте, когда мы проводили зимние вечера при свечах и бликах огня из печи.

В сумраке протягиваю руку к Прим и, ухватившись за ее ногу, усаживаюсь рядом с ней. Сестра тихо воркует над Лютиком:

– Все хорошо, малыш, все хорошо. Тут с нами ничего не случится.

Мама обнимает нас, я кладу голову ей на плечо и позволяю себе вновь почувствовать себя маленькой.

– В Восьмом взрывы были другие, – говорю я.

– Наверное, это бункерная бомба, – говорит Прим все таким же спокойным голосом, чтобы кот не волновался. – Нам рассказывали про них на ознакомительном курсе для новых граждан. Такие бомбы проникают глубоко в землю и только потом взрываются. Ведь бомбить Тринадцатый на поверхности не имеет смысла.

– Ядерные? – спрашиваю я, чувствуя, как по телу пробегает холодок.

– Не обязательно. В некоторых просто много взрывчатых веществ. Но… наверно, и такие, и такие бывают.

Толстые металлические двери убежища едва различимы в темноте. Выдержат ли они ядерный удар? Если даже они совершенно не пропускают радиацию, что маловероятно, сможем ли мы когда-нибудь выйти отсюда? От мысли, что остаток жизни придется провести в этом каменном склепе, меня охватывает ужас. Хочется бежать сломя голову к двери и кричать, чтобы меня выпустили. Но это бессмысленно. Конечно, никто меня не выпустит, а вот паника начнется.

– Мы так глубоко под землей. Наверняка нам ничего не грозит, – бесцветным голосом говорит мама. Может быть, она тоже думает о моем отце, разорванном на куски в глубине шахты? – Но мы были на волосок от гибели. Слава богу, у Пита оказалась возможность предупредить нас.

Возможность. Легко сказать. Сколько всего потребовалось для этой возможности. Узнать, найти удобный случай, набраться смелости, в конце концов. И что-то еще, чего я не могу понять. Пит, казалось, боролся с самим собой. Почему? За словом в карман он не полезет. Быть может, это связано с пытками? Или с чем-то хуже? Вроде безумия?

Голос Койн, возможно чуть более мрачный, чем обычно, заливает бункер. Громкость звука меняется вместе с яркостью освещения.

– Как мы видим, информация Пита Мелларка соответствует действительности, за что мы ему очень благодарны. Датчики показывают, что первая бомба была очень мощной, но не ядерной. Ожидается продолжение атаки. Пока длится бомбардировка, граждане должны оставаться на выделенных им местах, если нет других предписаний.

К маме подходит солдат и говорит, что она нужна в медпункте. Ей не хочется оставлять нас, хотя это всего в тридцати ярдах.

– С нами все будет порядке. Правда, – успокаиваю я ее. – С таким-то защитником. – Я киваю на Лютика. Он шипит на меня, но так робко, что мы все смеемся. Даже мне становится его жалко.

– Почему ты тоже не ложишься с ним? – спрашиваю я Прим, когда мама уходит.

– Знаю, это глупо… но я боюсь, что лежанка на нас обрушится.

Если обрушатся каменные лежанки, то обрушится и весь бункер, думаю я, но боюсь, такой довод прозвучит не слишком утешительно. Поэтому я освобождаю куб-хранилище и устраиваю там постель для Лютика. Потом кладу матрац перед хранилищем, и мы с сестрой усаживаемся на нем.

Нам разрешают пользоваться ванными комнатами, заходя туда небольшими группами. Только чтобы умыться и почистить зубы. Включать душ сегодня еще нельзя. Мы с Прим сворачиваемся на матраце, укрывшись двумя одеялами. От стен тянет промозглой сыростью. Лютик с несчастным видом, несмотря на заботы Прим, лежит на дне куба и дышит мне в лицо кошачьим духом.

Условия неважнецкие, но я рада возможности побыть с сестрой. Мне постоянно не хватает времени. С тех пор, как мы прибыли в Тринадцатый, я почти не уделяла ей внимания. Говоря откровенно, с первых Голодных игр. Я не забочусь о ней, как следовало бы старшей сестре. В конце концов, это Гейл проверял наш отсек, а не я. Мне многое нужно наверстать.

Внезапно я осознаю, что даже ни разу не поинтересовалась, как она восприняла переезд, как ей тут живется.

– Тебе нравится в Тринадцатом? – спрашиваю я.

– Сейчас? – уточняет она. Мы обе смеемся. – Иногда я очень скучаю по дому. А потом вспоминаю, что его больше нет и скучать не о чем. Здесь мне спокойнее. Нам не приходится волноваться за тебя. То есть мы, конечно, волнуемся, но не так, как раньше. – Она замолкает, и на ее губах появляется робкая улыбка. – Кажется, меня собираются учить на врача.

Для меня это новость.

– Еще бы не собирались! Они будут полными дураками, если упустят такой шанс.

– За мной наблюдали, когда я помогала в госпитале. Я уже хожу на курсы медсестер. Многое я знаю от мамы, но мне еще учиться и учиться.

– Здорово, – отвечаю я.

Прим будет доктором. В Двенадцатом дистрикте она об этом и не мечтала. Темнота внутри меня немного отступает, будто кто-то зажег спичку. Вот будущее, ради которого стоит воевать.

– А как у тебя дела, Китнисс? – Прим кончиком пальца легонько гладит Лютика между глаз. – Только не говори, что все в порядке.

Это уж точно. Все не в порядке. Скорее в полной его противоположности, как ее ни назови.

Я рассказываю Прим о Пите. О том, как раз от раза ему становится хуже, и что в этот самый момент его, быть может, убивают.

Лютику придется немного поскучать – теперь все внимание Прим обращено на меня. Она прижимает меня к себе, пальцами зачесывает мне волосы за уши. Я замолкаю, потому что у меня больше нет слов. Только сверлящая боль в груди. Возможно, у меня даже сердечный приступ, но это кажется такой мелочью, что не стоит и упоминания.

– Китнисс, я думаю, президент Сноу не убьет Пита, – говорит Прим. Конечно. Она хочет меня утешить. Однако следующие ее слова звучат неожиданно. – Иначе у него не останется никого, кто тебе дорог. Он больше не сможет причинить тебе боль.

Тут мне на ум приходит та девушка, Джоанна Мэйсон, участвовавшая в последних Играх. Соперница по несчастью. Помню, как я не давала ей идти в джунгли, где сойки-говоруны подражали крикам твоих близких, подвергаемых пыткам. Она только отмахнулась: «Ну, мне-то на них наплевать. Я не то, что вы все. У меня не осталось любимых».