Дурак космического масштаба - Кристиан Бэд

Хорошо, что книга эта не произвела в умах ничего, кроме путаницы. Породила лишь ещё одну форму власти одних над другими, ибо поклонники её взяли на себя смелость состряпать и некого создателя зла, бога его.

Люди, как в шорах, мечутся в большинстве верований между хорошим богом и плохим. Один спасает, другой — гадит. Религии с подобным разделением, безопасны для правителей, они далеки от понятия о настоящем устройстве Вселенной. Только истинные знания делают человека свободным, а значит опасным для правящих.

Это Рогад заявил тогда, на демократичной Джанге, с трибуны на празднике Возрождения лета, что НЕТ никакого тёмного начала во Вселенной. Что ВСЁ — есть ослепительный свет, а гадость исключительно в самом человеке. И, поборов эту гадость, мы будем свободны и счастливы. Поборов каждый в себе…

Просчитав кумулятивный эффект такого учения, психоаналитики ужаснулись. На Рогарда и его последователей началась нешуточная охота спецслужб, адептов основных церквей, сотрудников центров психического контроля (Рогард и их лишал работы, рассказывая о личном развитии внутреннего пространства и невозможности вмешательства извне в структуру человеческого "я").

"Уходящие" сгинули, потому что бороться не посчитали нужным. Любая борьба порождала, по их мнению, агрессивные и бессмысленные энергии.

Впрочем, защищаться последователи Рогарда умели — среди них было достаточно учёных с мировыми именами, одаренных техников, психологов, генетиков. И в лапы спецслужб никто из основателей новой веры не попал…

Агескел почувствовал прилив нервной, суетливой силы и заходил по комнате.

Власть изначально строится на обмане. Чем крепче власть, тем толще под нею подстилка из человеческих трупов и трупов светлых идей. Ей не нужен духовно свободный человек. Свободными управлять невозможно.

Но далеко не каждый человек знает, что основное в нем как раз духовное, а не потребности тела и души.

Душа — не есть мистическая и высокая субстанция. Это некий энергетический мешок для эмоций, причин и памяти конкретного воплощения.

А дух незрелого человека уязвим.

Искалеченный в детстве или юности — он порождает в жертве фальшивое одиночество, незавершенность.

А искалечить легко.

Особенно новорожденного. Когда связи с изначальным идут у ребенка частью через мать.

Достаточно, например, оторвать от неё на время: для медицинских процедур или другого какого-то физического блага. А потом как можно раньше молоко заменить адаптированной молочной смесью, а родной дом — яслями. И дело, в общем-то, сделано.

Основные связи, не сформировавшись, угаснут теперь сами. Ну, а на тех, в ком от рождения изначальное проявлено сильно, найдётся ещё масса детских заведений и социальных пут для взрослеющих. Да и в переломные периоды становления духовных связей тоже легко надавить на неокрепшие, незрелые сети человеческого духа.

Вот тогда искалеченное двуногое существо и потянется к другим людям, намертво врастая в готовые общественные структуры. Оно будет способно целыми днями выполнять бессмысленную работу ради своего места в человеческом муравейнике.

Любое государство устроено так, чтобы максимально успешно калечить своих будущих членов с самого раннего детства.

Потому что не покалеченному — государство без надобности.

Здоровый энергетически человек никогда не бывает одинок внутренне. Он гость самому себе и миру, сам себе муж и жена.

Такие разделяют с сородичами и партнерами только истинные совпадения, освобождая друг друга этой духовной связью.

И размножаются они чрезвычайно плохо, долго и тщательно, производя на свет таких же изначально цельных и самодостаточных.

Потому цивилизация жестко пресекает попытки настоящей духовной свободы, заманивая свободами телесными чернь, а свободами эмоциональными, душевными — элиту.

Стоящим во главе государств известно: дверца клетки должна быть закрыта так, чтобы пленники даже не подозревали, что в ней может существовать дверь.

Зато мышам даётся на выбор целых четыре угла. А так же самые разнообразные тренажеры и кормушки — для "самореализации", а по сути — для кормления налогами государственной машины.

Всё это доходит до историй смешных и кричащих. Агескел любил следить за судьбами людей известных и популярных, которых государство, отработав, вышвыривало из системы, заставляя умирать в одиночестве, среди непривычных страхов.

Любил он наблюдать и за малыми мира сего. Знал, например, что жертвы насилия идут иной раз в бордель вполне добровольно, стремясь наполнить опустевшее, но беря из него всё больше.

Человек по определению глуп. А у глупого — грех не отнять самое дорогое. Целостное. Совершенное. Чему не знают цены.

Недаром соблазнять во все века было приятнее монахов. Они носят в себе золото воздержания, редко осознавая его истинную цену.

Аке почувствовал, что мысли возвращают его к равновесию и, вызвав двух алайцев, отправился посмотреть девчонок и мальчишек из последней партии.

Алайцы, зная вкусы работодателя, постоянно пополняли запас детей и девушек в подвалах Альдиивара. Работали они аккуратно, чтобы психика не подошедших или надоевших аке, не позволяла таковым после выступить в суде или общественной палате, ведь на Тэрре была демократия. Да и продавали они потом "гостей поместья" на весьма отдалённые миры, где рабство не существовало только на бумаге.

Спускаясь в подвалы, аке заранее хмурил брови и стучал ножкой. Ему хотелось чего-то особенного. Тем более что он был оскорблен рясоносцем из союза Борге.

Ему приспичило теперь эйнитской или боргелианской девственности. И он готов был заплатить.

Алайцы призадумались. Связываться с эйнитами они почитали за телесный грех, а вот о боргелианах знали мало, слишком закрытой была секта, и предварительные обязательства взяли.

Глаза аке заблестели, губы выпятились в предвкушении. Он даже размечтался было о насилии над старым мерзавцем, который бежал из его подвалов.

В присутственный зал Агескел вошёл уже твёрдой походкой, улыбаясь.

Экспонатов было дюжины две — разноцветие полуголых тел и волос, ауры в пятнах страха. Цельные ауры, ибо это и являлось основой товарной цены. И показателем девственности. Кокон не заштопаешь.

Алайцы не посмели бы обмануть аке. И он забыл, что опасался не увидеть того, что ему было доступно ранее. И увидел.

Страх и сомнения — вот что нарушило его уверенность в своих силах и сами силы! И путь к исцелению он выбрал верный! Он возьмет полдюжины тех, в ком свет наиболее ярок, и ему полегчает, наконец. Это лекарство всегда помогало, стоило ли пенять на медиков?

Аке взял к себе в комнаты девчонку, следовало начать именно с девственной силы, хотя хотелось мальчишку. В знак того, что оскорбление, нанесенное союзом Борге смыто. Но алайцы пообещали, что будет и мальчишка. Из Сороднения. Этого стоило подождать.

А девчонка оказалась хороша. Гладкокожая, с опаловыми глазами. Очень широкими от ужаса. Она знала, чего бояться — алайцы умели наказывать рабов, не оставляя шрамов. С ужасом смотрела она на голое уродливое тело кровавого ублюдка.

Агескел начал входить в транс, что бы захват жизненной силы жертвы совпал с моментом физического удовлетворения.

И вдруг что-то запершило у него в горле. Аке закашлялся, потянулся к столику у изголовья кровати, но голени ослабли вдруг и подломились. Агескел упал лицом в подушки и не успел посмеяться над своей неловкостью, как ощутил под левой лопаткой раскалённый прут.

"….Кто посмел?!" — задыхаясь, успел подумать аке, прежде чем багровая тьма сомкнулась над ним.

Агескел знал много о психических и духовных свойствах человека и Вселенной. Не знал он лишь того, что каменные бастионы безнаказанности грешных — мираж, тающий при первом же порыве ветра времени…

Иные удивляются, почему с одних боги не спрашивают за грехи, а с других — дерут по три шкуры, без отдыха и промедления?

Отгадка проста.

Грешить можно лишь не ощутившим ни разу, что они именно грешат.

Можно сотни раз листать списки греховного, но, не ощутив себя неправым и грязным до внутренней дрожи — двуногий не отвечает за совершаемое. Ведь он пришёл в мир за познанием того, что нельзя и можно. Не чужим, декларативным познанием, а собственным — больным и трепетным.

Встретив белого человека аке был так потрясен и напуган, что сомнение в собственной безгрешности и безнаказанности зародилось в нём. И с этой поры он уже не был безгрешным и безнаказанным. И дамоклов меч самонаказания повис над ним.

Это собственный организм аке отозвался на его же деяния бессонницей и болью.

Сработал инстинкт самосохраниения.

Тело словно бы говорило — остановись, тебе уже нельзя дальше!