Слово и дело - Валентин Пикуль

Перед кораблями расстилалось древнее Сурожское море, а в море том нагуливали жирок громадные осетры, резвились в Азовье вкусные севрюги. А порою галерные весла было не провернуть в воде от густоты косяков леща, судака да частой тюльки. Иногда корабли теряли армию, но лагерь ее моряки легко обнаруживали ночью — по зареву костров, освещавшему ширь небесную. Ласси дождался флотилию в устье реки Кальмиус< И. Е. Балакирев и погребен был в Касимове в Егорьевской (Богоявленской) церкви, которая ныне охраняется государством как ценный памятник русского старинного зодчества. Городок Касимов на Оке был когда-то столицей Касимовского ханства, подвластного Московскому государству.> Выше по течению этой реки находилась местность печальная, где во времена ветхие случилась несчастная для Руси битва с татарами на Калке…

Здесь армия Ласси застряла, не в силах переправить через Кальмиус пушки тяжелые. Бредаль вызвал Петра Дефремери:

— Бери сорок плашкоутов — мост для армии сооруди.

Дефремери, веселый и загорелый, как дьявол из преисподни, составил на реке корабли бортами, словно понтоны, и армия прошла через настилы плашкоутов — с лошадьми, с обозами, с артиллерией. Бредаль потом созвал морских офицеров:

— Господа флот, до Берды<На мысе Берда позже (1827 г.) был заложен Бердянск, куроргный город с грязелечебницами.> мы еще дотянем. А затем карты можно выбрасывать. Потянемся, как слепые, вдоль берега…

За Бердою моряки видели с кораблей тучи ногайских всадников, которые с берега осыпали гребцов стрелами. Берег по траверзу поплыл куда-то вбок. Армия из виду совсем пропала. По ночам уже не светили ее дружественные костры, вселяющие бодрость.

— Огибаем косу длинную, — насторожились моряки.

Адмирал Бредаль, полуголый, с ножом у пояса, словно пират, шатался по палубе с православными святцами в руках.

— Сей день, — из святцев он вычитал, — на Руси святого Виссариона поминают, а посему греха нет, ежели назовем косу Виссарионовской…

Со стоном и хрипом вырывалось дыхание из груди гребцов. Соль морская разъедала ладони. Трудное это дело — грести, денно и нощно ворочая пудовые весла в ртути тяжелых вод морских. Только успеешь ткнуться носом в днище, чтобы вздремнуть, как тебя уже сверху ногой пихают: «Вставай, Ванька, по тебе весло плачет…»

Опять уперлись в косу, долго-долго огибали ее с юга.

Бредаль заглянул в святцы:

— Сей день на Руси святого Федота празднуют. А посему назвать косу Федотовской и на картах то начертать…

За этой косою догорал костерок. Плашкоут мичмана Рыкунова врезался в берег, матросы с ружьями кричать стали:

— Эй, у огня! Свои люди иль чужие?

Встал от костра казак с ложкой в руке:

— Православные будем… Нас нарошно от армии оставили, чтобы сообщить вашему флотскому благородию: гребите и далее вдоль бережка, а Ласси с войсками уже в Геничах< Ныне город Геническ — районный центр Херсонской области, порт и железнодорожный узел на Азовском море.> стоит.

— А что это за Геничи такие?

Казак попробовал каши из котла, долго чесался.

— Кажись, не город, — ответил.

— Село, может? — спрашивали с корабля.

— Того не знаю. Не бывал шло там.

— А где же они, твои Геничи?

— Там… — И казак махнул рукой в ночку темную.

Рыкунов доложил об этом Бредалю, и тот хватил чарку перцовой. Вояка отчаянный, лихой навигатор, он не растерялся.

— Весла… на воду! — скомандовал.

Вздрогнуло море от единого удара тысяч лопастей, и тронулись в незнаемое прамы и дубель-шлюпы, боты мортирные и кончебасы, а за ними пошла мелочь прочая, на которых гребли люди, иные море впервые видевшие. Вскоре эскадра вышла вдоль берега на Геничи. Оказалось, что это улус татарский — грязный, зловонный, блошливый. По бортам кораблей кисли топкие, нехорошие берега, в командах было примечено, что вся рыба куда-то исчезла.

— Может, вошли в реку ядовитую? — сомневались люди.

— Залив или пролив тайный, — утверждали другие.

Дефремери, чтобы споры пресечь, шагнул к борту, зачерпнул горсть воды и глотнул ее одним махом.

— Это море, — сказал. — Но гнилое море. И вода здесь противная. Дайте рому глотку ополоснуть от мерзости этой…

Бредаль долго колдовал над худыми картами:

— Не знаю, что и писать ради навигации точной. Куда вошли? Но разумею, что соленых рек не бывает… Пишу: море!

Так они забрались в Гнилое море (по-татарски — Сиваш).

Ласси созвал совещание офицеров — армейских и флотских.

Говорили:

— Как войти в Крым и как из Крыма выйти?

— Вопрос плохо скроен и пошит негоже, — отвечал Ласси. — Надо спрашивать, как войти в Крым, а уж как выбираться из него, об этом посудим, когда в Крыму побываем.

— Перекоп закрыт! — утверждал Бредаль. — С года прошлого татары умней стали, и воротца эти захлопнули намертво. Ежели через Перекоп ворвемся в Крым, то обратно не выскочим…

Галеры проплывали в ночи, трепеща стрекозьими крылами весел. Крупные звезды рассыпало над саклями геничскими. Крым был уже близок — как локоть, который зришь, но вряд ли укусишь.

Ласси показал рукою вдаль:

— Видите? От самого Крыма в Гнилое море вытянут длинный язык косы Арабатской, которая заводит прямо в логово хана крымского. Вот ежели армия перепрыгнет с берега матерого на косу Арабатскую, тогда мы сразу в Крым вскочим. И окажемся в Тавриде с той стороны, с которой не ждут нас татары, сидящие в Перекопе…

Послышался вой; из трескотни цикад, из гущи ночных трав вырвались, словно демоны, четыре тысячи всадников.

— Чух… чух-чух… чох-чох! — кричали они.

Это прибыла калмыцкая конница от хана Дондуки-омбу. Возглавлял ее свирепый, как барс, тысячник Голдан-Норма. Барабаны забили поход. Тяжко взрывая воду веслами, проследовали мортирные боты под командой Дефремери; солдаты вязали в ряд пустые бочки, стелили их по морю, и этот «мост» перекинулся через Сиваш. Искрились белые пески, пропитанные солью и ракушками. Армия перешла по бочкам через пролив, не замочив ног, и солдат русский ногой босою ступил на зыбкий песок Арабатской косы…

Не верилось! Разве можно поверить в такое?

Без единого выстрела, не пролив капли крови, армия Ласси уже стояла на крымской земле.

— Всем по чарке, — велел фельдмаршал. — И более чарок не будет. Воду беречь. Ни колодцев, ни родников здесь нету. Пошли!

Мост из бочек остался у Геничей неразрушен (на случай внезапной ретирады).

И начался поход. Беспримерный в истории войн!

Шли русские по косе Арабата — как по лезвию острого ножа, воткнутого прямо в сердце ханства проклятого, ненасытного.

— Солдаты! — говорили офицеры. — Отныне любой из вас — генерал. Маневр свой обдумывай. Действуй спокойно. Сильный слабого ободряй. Молодые ближе к ветеранам держитесь… Помощи не жди, ее не будет. Россия за тридевять земель осталась!

Миних своим солдатам думать не разрешал:

— Здесь думаю один я! Да и зачем им думать, если я уже все продумал? «Солдатский катехизис» века прошлого учит: «Армия оленей, руководимая львом, сильнее армии львов, руководимой оленем». Это верно! Оленям только и осталось, что во всем льву повиноваться мне!

Старинный шлях уводил армию на Бендеры — совсем в другую сторону от Очакова. Когда турки уверились, что русские идут на Бендеры, Миних круто развернул армию на юг — прямо на Очаков, только сейчас обнаружив перед противником свои истинные планы. Солдаты зашагали целиной, спаленной заживо. Для воодушевления слабых без устали рокотали барабаны, грохотом своим они покрывали колесные визги. Гобоисты дудели в полковые гобои.

Армия шла в трех каре, и птица с высоты поднебесной видела, как ползли через степь три громадных щетинистых жука… Вместе с русскими воинами шагали сейчас на Очаков хорваты и сербы, венгры и греки, македонцы и валахи, молдаване и болгары; в седлах качались усатые сонные запорожцы. Любой народ, что страдал от турок в притеснении, имел своих сынов в русской армии.

Каре уплывали, как корабли, в душный угар степей.

Утопая в мучнистой пыли, почасту падали люди.

— Воды… хоть капельку, — просили упавшие.

Ревел скот. Непоеный. Второй день. И третий.

Скотина умирала на земле — рядом с людьми.

И люди умирали на земле — подле скотины…

— Усилить шаг! — рычал Миних из окошка кареты.

Фельдмаршала нагнал усталый Манштейн:

— Очакова не видать, а люди умирают как мухи.

Миних высунулся из окошка кареты — красномордый.

— Это не новость, — отвечал он. — Русские умирают молча. А вот я помню французов… Так они визжали перед смертью. Передайте от меня казакам, чтобы поймали хоть одного татарина…

Поймали! С расспросу пленного выяснилось, что обмануть хитрого врага фальшивым заходом на Бендерский шлях все же не удалось. Очаков сильно укреплен, а гарнизон его усилен отборными войсками из босняков и арнаутов. Армия напряглась в марш-рывке, торопясь выйти к Очакову. Померкло солнце, и впереди возникла туча багрового дыма: турки подожгли степь. Сухие травы сгорали со свистом. Пыль, перемешанная с пеплом горьким, забила горло. Люди дышали раскаленным прахом и… шли! шли! шли!