Были и небыли - Борис Васильев

— Почти два часа, генерал. Извините, но я посчитал, что вам это необходимо.

Через полчаса бригада выступила. Передохнувшие стрелки шли быстро, но дорога становилась все круче, а солнце уже немилосердно жгло спины, высушивая пот; солдатские рубахи покрылись соляной коркой, панцирем сковав разгоряченные тела.

— Ваше благородие, дозвольте разуться. Ноги в кровь сбил, невмоготу.

Офицеры кивали: на слова не хватало сил. Уже добрая треть стрелков шагала босиком, оставляя кровавые следы на пыльной каменистой дороге. Цвецинского нагнал командир батальона:

— В батальоне три случая солнечного удара, ваше превосходительство. Необходим короткий привал.

— Посмотрите вперед, полковник.

За поворотом резко выделялась в ослепительной синеве неба крутая вершина Святого Николая. Темные облака дыма скрывали ее подножие, и уже слышался тяжкий грохот орудий.

— Лучше потерять сто человек от солнечных ударов, чем опоздать на полчаса. — Цвецинский спрыгнул с седла. — Всем офицерам спешиться, на лошадей сажать слабосильных. Вперед, стрелки! Там, на перевале, гибнут наши товарищи, только мы можем помочь им.

Шоссе вздыбилось еще круче, раскаленный воздух дрожал перед глазами, и с каждым шагом все яснее доносился грохот сражения. Все чаще падали теряющие сознание солдаты; их стаскивали в тень и оставляли до подхода женщин: с кувшинами воды болгарки шли позади бригады.

Из-за отрога горы навстречу вылетел казак в изодранной нательной рубахе, без фуражки, с кое-как перебинтованной головой.

— Братцы, скорее! — хрипло кричал он. — Со всех сторон турка валит! Наших совсем мало осталось, поднатужьтесь, братцы!..

— Часа три продержитесь? — спросил Цвецинский.

— А куды ж деваться?

— Скачи. Скажи, что идем.

Казак огрел нагайкой коня, с дробным топотом скрылся за изгибами дороги. Стрелки из последних сил прибавили шаг. Вскоре их нагнал Радецкий на взмыленной лошади.

— Ползете?

Сдержанный, корректный Цвецинский дернулся, как от удара. Но грубоватый генерал на сей раз не дал ему высказаться.

— Молодцы! — неожиданно весело продолжил он. — Суворов гордился бы вами, не то что я. Молодцы, сынки, русские вы ребята, а русские никогда в беде товарищей не оставят. Верю в вас, стрелки, наддай еще! Я шагом поеду, и чтоб никто от меня не отставал. — Тут он свесился с седла и тихо добавил: — Особо вы, ваше спешенное превосходительство.

Несмотря на усталость, Цвецинский улыбнулся. Федор Федорович Радецкий при всей грубости умел запросто разговаривать с солдатами, искренне заботился о них, при необходимости был суров до жестокости, но не отличался остроумием. А тут — поддел, и это почему-то обрадовало Цвецинского.

После того как резервная рота брянцев неожиданной атакой уничтожила прорвавшихся у перешейка турок, наступило некоторое затишье. Обстрел продолжался, но со штурмами противник не спешил. Залегшие в аванпостах спешенные донцы слышали топот ног, далекие команды: турки заменяли потрепанные таборы свежими, готовясь к новым приступам.

Сюда, к этой уже изрядно поредевшей в сегодняшнем бою сотне, растерявшей всех офицеров, приполз раненый казак, встретивший стрелков на дороге. Казак доложил о встрече Столетову, а теперь добрался до командовавшего остатками сотни вахмистра.

— Идут стрелки, Фомич. Поспешают, но аж в задыхе. Часа три, а то и поболе держаться велят.

Худощавый немолодой вахмистр, вооруженный позаимствованной у турок винтовкой Снайдерса, почесал небритую щеку, подумал.

— Коней наших черкесня не перебила?

— Кони целы. Там же, в балочке.

— Бери коней, Лаврентий, и гони к стрелкам. Пусть хоть роту на конь посадят да сюда наметом.

— В гору наметом? — усомнился казак. — Коней погубим, Фомич.

— Коней тебе жалко, сукин ты сын, а дело не жалко?

В это время Беневоленский, едва не теряя сознание от нечеловеческой усталости и боли в воспаленной распухшей руке, сидел у домика, дожидаясь очереди на перевязку. Крышу домика разворотило снарядом, но изрешеченные пулями стены еще стояли: здесь размещался основной перевязочный пункт, старшим которого был врач болгарского ополчения доктор Коньков. Кроме него здесь же и рядом, в палатках, без сна и отдыха работали другие врачи и фельдшеры, но к Конькову всегда была особо длинная очередь. Солдаты и офицеры уважали в нем не только опытного хирурга, но и бесстрашного человека, возглавившего под Эски-Загрой атаку роты, когда пал ее командир.

Доктор Коньков — небольшого роста, с некогда гусарскими, а теперь уныло обвисшими усами, серый от бессонницы и бесконечных операций — только свистнул, увидев руку Беневоленского.

— Будем резать, вольноопределяющийся.

— Значит… — Аверьян Леонидович не решился сказать «гангрена», а лишь горестно покачал головой. — Неужели нет надежды?

— Левая — не правая. Жить можно.

— Безусловно. А работать?

— В канцелярии устроитесь.

— Я — медик, доктор, — тяжело вздохнул Беневоленский.

— Медик? — Коньков внимательно посмотрел на него красными воспаленными глазами. — Тогда сами понимаете, что вас ждет, если я не сделаю ампутации. Да, да, она самая, — он сокрушенно вздохнул. — Наркоза у меня нет, коллега. Если угодно, дам стакан водки.

— Не надо, — тихо сказал Беневоленский. — Пилите.

— Я попробую разъять по суставу. Возьмите нашатырный спирт: будете терять сознание — нюхайте.

— Предпочитаю оказаться без сознания.

— У меня нет помощников, коллега, и я рассчитываю на вас, — устало и спокойно пояснил Коньков. — Я расположу инструменты возле вашей правой руки, будете подавать, что скажу. Поэтому нюхайте: вы мне нужны в сознании.

Коньков еще только готовился к операции, когда турки предприняли новую серию атак. На сей раз их цепи, встреченные залпами, не отступали, как обычно, а падали на землю, и тотчас же из-за деревьев выбегали новые толпы. И они не откатывались, остановленные русским огнем, и тоже падали, постепенно скапливаясь в непосредственной близости от ложементов. А из леса снова и снова шли в атаку свежие таборы, и все ревело от грохота, залпов, диких криков и неумолчного жужжания пуль.

Из укрытия, куда Берковский положил отряд Олексина, хорошо была видна неистовая турецкая атака. Удар наносился ближе к северу, и Гавриил до времени старался не обнаруживать себя. Он сразу понял маневр противника: накопить вблизи от ложементов возможно большее число уцелевших в атаках аскеров, а затем одним броском ворваться в ложементы, смять защитников и всей мощью навалиться на Центральную позицию, на командный пункт обороны и дорогу в Габрово. Он знал, что так оно и будет, но при этом турки неминуемо подставляли его отряду свой фланг, и поручик ждал этого мгновения. Он взвесил последний шанс и твердо был убежден, что внезапный удар во фланг сорвет и эту атаку.

Во время этого небывалого по жестокости штурма два коновода гнали лошадей навстречу 4-й стрелковой бригаде. Оба были ранены — не раненые и даже легкораненые дрались в завалах, огнем сдерживая рвущиеся к шоссе таборы Весселя-паши, — но боевая ярость третьего шипкинского дня была столь велика, что казаки не чувствовали боли. Оба понимали, что именно от них, от рядовых донцов, зависит сейчас судьба всего шипкинского сражения, и вопреки врожденной, с молоком матери впитанной любви к лошадям сегодня не жалели нагаек. На полном аллюре они вылетели из-за поворота на задыхающуюся, из последних сил поспешающую колонну, впереди которой ехал генерал Радецкий, сразу запрудив узкое шоссе разгоряченным скачкой табуном.

— Дорогу! — гневно закричал Радецкий. — Коней спасаете, мать вашу?.. Дорогу, сукины дети!

— Погоди, ваше превосходительство! — торопливо прокричал казак, нагайкой охолаживая сбившихся в кучу лошадей. — Мы — за вами. Сажай на конь по два! Сажай, чего время теряешь? Там турка на штурм попер, сил уж нету боле! Садись, ребята! По два на конь!

— Садись! — громко скомандовал Радецкий. — Молодцы, казаки, вразумили старика. Стрелки, живо на коней и — за казаками!

Двести стрелков шедшего в авангарде батальона не очень умело рассаживались по двое на храпевших взмыленных лошадей. Казаки забористой матерщиной успокаивали коней, помогая стрелкам устроиться поудобнее: то ли друг за другом, то ли по обе стороны седла, одной ногой упираясь в стремя.

— Готово? Ну, держись, стрелки!

Казаки еще выстраивали перегруженных коней, нещадно хлеща их нагайками, когда случилось то, что предвидел Олексин: вместе со свежей выкатившейся из леса волной атакующих вскочили залегшие под ложементами аскеры. Дикий рев «Алла!» заглушил залпы, турки одним рывком достигли ложементов, и началась рукопашная. А новые толпы в синих мундирах все выбегали и выбегали из-за деревьев.

— Поручик, пора! — не выдержав, крикнул Тодор Младенов.

— Лежать! — гаркнул поручик. — Застрелю, кто поднимется без команды!..