Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

“Да что же это такое? — испугался, прикинув масштаб явления, Алехин. — Я, значит, отдыхаю где‑нибудь в Сочи или в Пицунде, а содержание ядовитого газа в море все растет?”

В 1974 году, узнал Алехин, американские ученые (везде эти американцы!) вроде бы решили, что, к счастью, началось естественное затухание опасного процесса, однако вскоре их оптимизм (так им и надо!) начал затухать. Верхняя граница сероводородного слоя в Черном море вновь по каким‑то неясным причинам начала подниматься, причем в ускоренном темпе. К концу 80–х (Алехин как раз приезжал в Пицунду) скорость подъема верхней границы достигла двух метров в год. Аэробным, то есть живым, содержащим живительный кислород, слоем в Черном море остается сейчас только его поверхность. То есть на человечество надвигается невиданное экологическое бедствие. Не дай Бог, ударит новое землетрясение — сразу вскипит спокойное до того море и с чудовищной силой взорвется над морскими просторами ужасный горючий газ.

“Горит, Алехин, море… Горит…”

Понятно, что после такой вспышки побережье вокруг Черного моря на многие тысячи километров будет сожжено и отравлено, а в воздух будет выброшено неисчислимое количество едкой серной кислоты. И кто может предсказать, в какую сторону по воле ветров отправятся черные кислотные тучи?

Алехин представил: вот они с Верочкой гуляют по берегу прекрасного Черного моря, а издали неожиданно наползает черная кислотная туча. А у них с Верочкой нет даже зонтиков. Ведь одежда на Верочке расползется на клочки, пожалуй, ошеломленно, но живо представил Алехин.

И оборвал себя.

Подошел к тому месту в статье, которое по–новому вдруг высветило его недавнюю беседу с паскудными корешами Заратустры Наманганова. Автор статьи как‑то нехорошо, как‑то очень даже нехорошо подчеркивал, что землетрясение — это вовсе не единственная штука, которая способна сыграть роль адской запальной машинки. По Черному морю, намекал автор, плавают корабли самого различного назначения, на нем испытывают боевые торпеды, бомбы, мины. Опять же, туристы швыряют окурки за борт, тревожно подумал Алехин. Известно ведь, что, если есть возможность совершить какую‑нибудь пакость, всегда найдется придурок, способный ее совершить.

Он чувствовал себя беззащитным.

Выйдут однажды с Верочкой на катере в море, а вода под катером вдруг вспухнет, вскипит, гнусно дохнет тухлыми яйцами…

Интересно, зачем понадобилась “Лоция Черного моря” пенсионеру?

XVIII

Смутно, нехорошо стало на душе Алехина.

Набрал знакомый номер. Откликнулась Верочка. Он обрадовался:

— У нас вчера Зоя Федоровна видела летающую тарелку.

— И все?

В голосе Верочки не слышалось ласки.

— А еще мне подарили металлического рака, только он куда‑то запропастился.

— И все? — Холодок в голосе Верочки прозвучал уже совсем явственно.

— А еще я прочитал в газете, что Черное море может взорваться.

— И все?

— А разве этого мало?

— Алехин, — чуть не заплакала Верочка. — У меня в квартире лопнули трубы, кругом вода, даже с потолка течет. Я хотела сходить в театр на “Лебединое озеро”, а ты со своим раком!

— Верочка, — обрадовался Алехин, — давай я тебе помогу.

— Я уже сантехника вызвала.

— На ночь? — ужаснулся Алехин.

— Какая разница? — обиделась Верочка. — Лишь бы пришел.

— Прийти‑то придет, только что от него пользы?

— Почему ты так думаешь?

— Потому что все они алкаши!

— Надо верить в людей, Алехин!

Верочка повесила трубку.

В Алехине все кипело. Ну конечно! Лопнули трубы, сейчас сантехник придет. Ноги длинные, глаза лесные. К такой чего не прийти. Только он, Алехин, управился бы со всем за полчаса!

Тревожно было Алехину.

Сидит где‑нибудь в подвале грязный террорист–сантехник и подло мастерит грязную самодельную бомбу. Может, сидит рядом, в соседнем доме. Пьяный, сходит к Верочке, дунет в трубу, а потом сядет в поезд, доберется до Черного моря, скотина, наймет катер и запузырит грязную бомбу куда поглубже.

Вот бы поймать такого.

За совершение такого подвига любое правительство не пожалеет даже отдельного домика…

— Еще бы! — услышал Алехин ровный, отливающий металлом голос.

И обернулся.

И увидел на столе рака.

XIX

Ну, клешни — он ими слегка пощелкивал, попугивал. Ну, многочисленные усики — он ими медленно поводил. Ну, плоский, короткий, отливающий литой медью хвост. Ну, масса неясного назначения псевдоподий. А особенно глаза. Маленькие, черные, как бусинки. Глаза свои рак стеснительно, но высоко поднимал над собой — они были на тоненьких стебельках и вращались, как перископы. Иногда рак пятился, отступал, прятался за стакан с мутной водой, тогда Алехин только эти черненькие бусинки–глаза и видел.

— Ты кто? — нервно спросил Алехин. — Что я тебе сделал?

— Не хватало еще, чтобы ты мне что‑нибудь сделал, — так же ровно и с большим достоинством ответил рак. Он беспрерывно помахивал, шевелил, подергивал всеми своими многочисленными усиками, клешнями, псевдоподиями. Алехин так и решил, что это дорогая импортная игрушка со встроенным магнитофончиком и с реакцией на человеческий голос.

Но полыхнуло вдруг воспоминание о вчерашнем сне.

Темный берег, коричневые глинистые холмы, уютный домик вдали, несомненно, его, Алехина, домик. И он с Верой, застыв у калитки, счастливо и слепо следит за морским прибоем. Несомненно, он, Алехин, получил домик от какого‑то сильного правительства. Как Большой Герой. И получил, несомненно, за крупный подвиг. Может, даже за то, что спас Черное море от грязного террориста–сантехника. Правда, на соснах, похожих на рыжий укроп, вспомнил Алехин, возились какие‑то рукокрылые, и у Верочки было много присосков…

— Ты кто?

— Я твой счастливый случай, — ровно ответил рак. — Звать Авва.

— А я — Алехин, — на всякий случай представился Алехин и с большим сомнением хмыкнул: — Как это — Авва? Почему?

— А почему ты Алехин?

— Ну у меня и отец, и дед, и прадед — все были Алехиными.

— А мне ты в этом отказываешь? Алехин пожал плечами.

— Давай я буду звать тебя просто Алехиным.

— Зачем?

— Мы ближе станем друг другу. Я ведь вообще‑то троякодышащий.

— Это как?

— А так. — Рак Авва многие человеческие слова воспринимал буквально. Например, слово “скотина”. — Как всякая троякодышащая скотина, — пояснил он без всякого кокетства, — я дышу так, и еще так, и еще вот этак. Ты на ночь сунул меня в таз с мыльной водой, гадость какая, а я доброжелательно беседую с тобой и мечтаю долго продолжать наши беседы.