Земля зеленая - Андрей Упит

Марта оказалась более опытным кучером, чем Андр. Вожжами не дергала, да и гнедой шел домой бодро, сам обходил большие булыжники, чтобы не трясло телегу. Иногда возница делала гнедому какое-нибудь замечание, и тогда на светлой полосе заката было видно, как лошадь стригла кончиками ушей в знак того, что сама понимает. Несколько раз Марта оборачивалась, подшучивая над своей маленькой тезкой — ярой танцоркой, которая теперь, уткнувшись в колени матери, хотела спать — и больше ничего. С хорошим чувством Анна смотрела на дочь Калвициене. «Да, эта умеет твердо держать вожжи и выбирать дорогу. Ее никто не собьет с пути, не столкнет в канаву…» Анна прижала маленькую Марту, стало еще теплее и радостнее на душе. «Да… Совсем другое время, и другими растут дети».

Вечерняя заря, как отблеск отдаленного огня, тянулась к молодому лесу, чтобы там встретиться со своей сестрой — утренней зарей. Приближались самые короткие летние ночи… Теперь надо бы думать о чем-нибудь забавном, легком, незадевающем… «Да, Апанауский!.. Бравый парень этот сын колбасницы Гриеты! Вышвырнули они его в конце концов или нет?..» Анна начала серьезно обдумывать этот важный вопрос, незаметно засыпая вместе с дочерью. Красноватая вечерняя заря окрашивала ее лицо.

Андр Калвиц шел впереди, подвернув новые брюки, стараясь не замочить о траву ботинки, засунув руки в карманы пиджака и откинув голову. У него было много причин радоваться сегодняшнему дню. Повидался со старыми школьными товарищами, обо всем потолковали. Некоторые еще не решили, оставаться дома или ехать учиться дальше, чтобы потом окончательно вырваться отсюда. Андру все уже ясно — так и сказал друзьям. Лето еще впереди, но к осени отец согласится отпустить, с ним можно договориться: он ведь не такой, как у других.

Андрею Осису пришлось шагать по взрыхленной конскими копытами полосе, потому что по гладкой утоптанной пешеходной тропинке шел Карл Мулдынь. Держа в руках белую фуражку, он изредка проводил ладонью по лысеющему затылку.

Все вокруг привлекало внимание Андрея. У горизонта молодой лесок четко вырисовывался на ярком зареве заката. Из зарослей долины Браслы тянуло легкой прохладой, но тем теплее казалась волна дневного воздуха, веявшая от придорожных верб. На клеверном поле кричал дергач… Все так знакомо, будто вчера только оставлено, даже думать не хотелось, что завтра в семь надо садиться в поезд и ехать обратно в шумный город, в пыльный Агенскалн.

Все-таки отрадно в этом привычном деревенском мирке!.. Но Карл Мулдынь не давал расчувствоваться. Он твердил только о своих горестях, они — самое главное на свете. Расскрипелся, как сосна в бору. Почему он должен тащиться по росе и пыли, словно батрак какой-нибудь? У брата дом и три лошади, а отвезти не может. Вороному кузнец испортил копыто, на трех скачет; остальные так ленивы, что и бревном не сдвинешь. Хозяина дельного нет, вот в чем беда! Отдали бы Мулдыни ему, увидели бы, как надо хозяйничать. Но старший брат по закону всему наследник, будь хоть последним олухом. Разве он, Карл, в свое время не пас скот в Мулдынях и не чистил канавы? А что получил от дома? Пока у брата еще не было мальчика, можно было на что-то надеяться. Брат мог умереть, ведь все время у него в груди скрипело. Если бы даже завтра умер, все равно ничего не получится. Минна здорова, как лошадь, а там, глядишь, и сын подрастет. Отец, старая скотина, пока был жив, мог бы оставить завещание посправедливее. Но ему что! Старался только скорее попасть на Иецанский погост, а живые — как хотят, пусть хоть шеи ломают…

Пока переправлялись по мосту через Браслу и поднимались вверх по ложбине, Карл Мулдынь молчал — старательно выбирал дорогу, оберегая ботинки. Но потом весь путь от Крастов до Калнасмелтенов продолжал сокрушаться о своей судьбе.

Что ему дали эти Мулдыни? С чем выпустили в жизнь? Кончил волостное училище и только год ходил в уездное в Клидзине. Да и то во время летних каникул махал косой и ворочал вилами — первые недели в школе трудно было ручку держать огрубевшими пальцами. Куда сунешься с этим одним классом? Хотел держать экзамен на первый классный чин, но требуют сдать географию и историю на русском языке. Где ему, семейному человеку, учиться? Уже шестой год прозябает в регистратуре железнодорожного управления за восемнадцать рублей в месяц, и нет никакой надежды на повышение. Недавно один из их отделения перешел на службу в акциз, так на освободившиеся места подали заявление сто шестьдесят желающих — словно сумасшедшие! — все лезут теперь из деревни в Ригу, бог знает, какие золотые горы там ищут. А как на восемнадцать рублей проживешь? Он снимает две комнатки и кухню на Орлиной улице, у самых Гравиевых холмов. Шесть рублей в месяц за квартиру — просто неслыханно! Хозяйка никогда дольше двадцатого не ждет, доставай где хочешь, хоть из преисподней. А ему так нравится гарнитурчик мягкой мебели — точеные ножки, обит зеленым плюшем. Купил его у Круминиете, на базаре Берга, за девяносто рублей. Софа, стол, трюмо и шесть стульев… Сесть боязно. Лилия сшила белые чехлы — чтобы обивка не выгорала и моль не побила. Набралось пятьдесят рублей, чтобы внести за мебель, на остальное получил рассрочку по два рубля в месяц, выдали вексель. Вексель — петля на шее! Сколько раз он собирался махнуть рукой — пусть Круминиете берет гарнитур обратно, да жалко, сердце из груди рвется. Софа, трюмо до потолка…

Андрей Осис попробовал от него избавиться — обогнал и пошел рядом с Андром. Но это не помогло, Мулдынь следовал по пятам. Умолк только на время, пока поднимались по крутому откосу из Калнасмелтенской долины — у всех Мулдыней одышка. Взобравшись на холм, откуда днем хорошо видна усадебная дорога Мулдыней, он продолжал свой рассказ, торопясь поделиться всем, что могло остаться недосказанным.

Вступил в общество «Рота»,[87] даже стал знаменосцем. Когда выходят на прогулку в лес у Киш-озера рядом с архиерейским поместьем, у Карла через плечо красуется широкая желтая лента, бахрома свисает до земли. Одно время даже пел в хоре общества. У него хороший бас — и ноты знает. Регент Бригис чуть не плакал, когда он женился и ушел из хора. Самому тоже жаль, да делать нечего. В «Роте» хороший буфет — заказывай что хочешь. Эх, иецанские раки с кюммелем!.. Когда сходились на спевку, нужно ведь было прочистить горло. Только буфетчик — скряга, сверх трех рублей в долг ни за что не даст! Каждый дворник одних чаевых наберет больше. Голодное житье — ничего другого не скажешь! А столоначальник получает тридцать пять и чины — за каждый чин пять рублей прибавки. Инженеры, те загребают до трехсот в месяц, — тогда супруга может жить летом на взморье, держать дома прислугу. Нет, долго так не может продолжаться! У Вандерципа уже что-то готовится — брат одного из сослуживцев работает там, он все знает. Рабочие недовольны заработной платой, на сдельщине тоже несладко. Начнется, начнется!.. Тогда эти тузы толстопузые получат…

Карл разошелся, почти повеселел. Андр Осис хотел было спросить, какая выгода будет регистраторам железнодорожного управления, если на фабрике Вандерципа что-то начнется, но вовремя спохватился; примется объяснять, заведет новый рассказ. Да и не оставалось времени. Подъехали к усадебной дороге Мулдыней. Марта соскочила с передка и помогла слезть охромевшей Лилии. Та вывалилась со стоном, носком больной ноги слегка касаясь земли. Прощаясь, Карл Мулдынь так крепко пожал обоим Андрам руки, будто это они всю дорогу тужили и охали, а он теперь высказывает им свое сердечное соболезнование. Значит, утром в семь? Как хорошо получается, что выедем в одно время. Вероятно, в Мулдынях дадут на дорогу что-нибудь из провизии, можно будет положить на телегу, чтобы не тащить на себе шесть верст до станции…

Когда свернули на поля Кепиней, Андр оглянулся на Мулдыньскую дорогу, где что-то смутно белело, и засмеялся, прикрыв рот рукой.

— Ну как, еще дышишь? Еще не оглох?

Андр Осис сплюнул.

— Сам нечистый натолкнул его на нас! Просто голова кружится! Тоже — знаменосец «Роты» нашелся! Жужжит, как муха, прилипшая к тесту… тошно!

— Теперь ты ему попался! — радовался Андр. — Это еще ничего. На Янов день, в прошлом году, я нес газеты от Рауды, и столкнул нас черт тут же, у Мулдыньской дороги. Два часа мучил, честное слово! Тогда у него были планы — перейти в тарифное отделение, где платят двадцать два рубля в месяц. Но начальник, русский бородач, принимает только православных или тех, кто может дать пятьдесят рублей взятки. Пятьдесят рублей Карлу Мулдыню негде было достать. И что ты думаешь, он серьезно решил перекреститься в православную веру! Сговорился со звонарем кафедрального собора, тот за три рубля обещал научить его читать православные молитвы. Но из этого ничего не вышло, — тогда должна была бы переменить веру и Лилия. Она отбивалась руками и ногами. Уж лучше она вернет гарнитур вместе с трюмо Круминиете, свяжет свои вещи в узел и уедет к отцу в Калснаву. Нет, этим Карла Мулдыня не запугаешь. Пусть едет, пусть бежит хоть к черту! Сколько раз он кусал пальцы, что не взял в жены продавщицу с соседней Лабораторной улицы. У ее отца на четвертой линии Шрейенбуша[88] свой собственный домик — по крайней мере хоть квартира была бы даровая. Но за мебель и трюмо уже почти все выплачено, не пропадать же добру…