Тропою испытаний. Смерть меня подождет (СИ) - Федосеев Григорий Анисимович

Со мной идут Василий Николаевич, Бойка и Кучум. Трофим с Бертой остаётся сторожить самолёт.

Идём напрямик к отрогам сквозь густую высокоствольную тайгу. Лес полон жизни. Всюду шныряют бурундуки с набитыми защёчными мешками: у них пора заготовок. Мы не обращаем внимания на выводки рябчиков, с звонким треском поднимающихся перед нами, на белок, смело прыгающих по пням и веткам, цокающих над нашими головами. Даже свежие следы крупных зверей не тревожат нас — мы заранее договорились не стрелять зверей.

За утёсом узкий вход в боковое ущелье. Сворачиваем в него и сразу попадаем на звериную тропу.

— это сокжои вытоптали. Вот обрадуются нашему появлению! — И Василий Николаевич прибавляет шаг.

Тотчас слева донёсся грохот камней. Из лощины вывернулась чёрная глыба и замерла, подняв высоко рогастую голову. Сохатый ошеломлён неожиданностью нашего появления. Зверя вдруг охватывает панический страх. Он лёгким прыжком отбрасывает тяжёлый корпус в сторону и, откинув на спину лопастые рога, бросается к отрогу. Мы долго смотрим, как в быстром беге плавно качается его чёрная спина по зелени стлаников. Так он, не задерживаясь, ни разу не оглянувшись, поднялся на каменистый гребень, пробежал по нему вверх и скрылся за изломом. Всюду видны следы недавней кормёжки сокжоев, их свежие лёжки, помёт. И как-то невольно напрягаешся — где-то тут близко звери.

Вот они выкатываются из лощины, гремят по камням и замирают все разом, прикрыв россыпь плотным серым войлоком. Огромное стадо. Тут самки, молодняк и среди них один старый самец.

Стадо растекается по склону, начинает пастись, Но самец настороже. Стоит на пригорке с приподнятой головой, весь поглощён ожиданием. Вдруг снизу, над землёю, шевеля нежные макушки ягеля, пронёсся ветерок, и сокжои все разом в одно мгновение, точно опавшие листья, подхваченные ураганом, срываются с места несутся беспорядочными толпами вверх.

Взбираемся дальше по отрогу. Минуем границу стланников. Впереди серые безмолвные россыпи. Под ногами баранья тропа. Она, чуть заметная, ползёт между камней, уводит нас в высоту. Ветер здесь чист и прохладен, как клбчевая вода в знойный день. Даже с этой высоты не просматривается ущелье Маи — так глубоко река пропилила горы. Вот и вершина, окружённая пепельно-серыми отрогами и синеющими вдали хребтами.

На запад хорошо виден Джугдыр, чуть сгорбленный, точно уснувшее чудовище после сытной трапезы. На нём хорошо видны пологие вершины, некоторые из них можно будет использовать под геодезические знаки. На восток же от нас всё загромождено высокими гребнями. С них-то наверняка откроется далёкий горизонт — то, что нужно геодезистам.

Отдыхая, мы с Василием Николаевичем долго лежим на вершине. Оба молчим. Дуновение ветерка кажется лаской.

Крик беркута поднимает нас.

С запада к морю прорвались грозовые тучи. Мы спешим вниз. Ветер дует в лицо, забирается в рукава, студит тело. «Придётся ли ещё побывать в горах, увидеть дали, подышать свежим воздухом?» — подумал я, вспомнив про Маю.

Вечер быстро накрывает ущелье. Нас опережает большой гурт белых куропаток. За ними молча летят разрозненные стайки кедровок. Бурундуки торопятся укрыться в своих убежищах. Ветер полощет стланики, воет диким зверем в вышине. Мы заражаемся общим смятением, тоже спешим, и уже на тропе нас накрывает дождь. Он льётся непрерывным потоком, точно из прорехи в тучах. Мы мокрые, под ногами скользкая подстилка, бежать опасно, а до леса ещё добрых полчаса хода.

После дня, проведённого в горах, после стольких впечатлений, начавшихся со встречи с сохатым и закончившихся проливным дождём, наступающая ночь встречает нас у входа в тайгу густым холодным мраком. Темень страшная. Внезапно молния обливает нестерпимым блеском тайгу и землю потрясает сильный разряд грома. Через минуту опять блеск, почти кровавый, и теперь удар совсем рядом. Кучум бросается вперёд, тянет за поводок, я безропотно бегу за ним, прикрывая ладонью лицо. Бойка где-то впереди.

Гневное небо пронизывает лес огненными стрелами, выхватывая из тьмы стволы деревьев, их вершины и края угрожающих туч. Но уже слышен рёв реки: где-то близко палатка, тепло…

Скозь мрак мигает огонёк.

— Не пришибло? — кричит обрадованный Трофим, выглядывая из палатки.

— Давеча за малым не угодило, — отвечает Василий Николаевич. — Покукарекал бы ты тут без нас на Мае!

— Что и говорить! Всяко, брат, передумал, жутко одному в грозу.

Мы надеваем сухое бельё, забираемся в меховые спальные мешки, и через минуту наступает настоящее блаженство. Ради этого уже стоило промокнуть и промёрзнуть.

— Вот и чай, сахар кладите сами! — И Трофим ставит перед нами объёмистые кружки.

Дождь перестал, тучи разбежались. Притихла мокрая тайга. Бледный свет луны упал на палатку.

Утром по ущелью разгулялся недобрый ветер. Ждать нечего. Сварачиваем лагерь, запасаемся дровами, чтобы не делать остановок. После ночного дождя река вздулась, налилась чёрной кровью. С бешеной высоты скал падает живая бахрома воды, обливая посвежевшие бока откосов. Уже залиты галечные берега, затоплены мелкие перекаты. Путь открыт. Только голые утёсы караулят нас по-прежнему.

На поворотах не осталось перекатов Плот несёт легко и быстро по матовой глади. Вместе с нами уплывают от родных берегов смытые половодьев деревья. Отбросив далеко вперёд изломанные вершины, они хватаются корнями за шероховатое дно реки, за уступы, вонзают обломки сучьев в стены. Мы сторонимся такого соседства. Это опаснее шиверы. Слышатся непрерывные глухие удары, то стучат на дне камни, гонимые потрком вниз. Каждый поворот в этом бесшабашном беге кажется последним.

Из-за ельника, будто из засады, бросается нам навстречу широкогрудая скала. Лицо кормовщика каменеет, глаза вот-вот выкатятся из орбит. Сатанинская сила толкает плот в буруны. Ничего не видно за гигантскими взмахами волн. Мы налегаем на вёсла. Изо всех сил стараемся смягчить удары. Плот не повинуется на быстрине и через секунду грохот удара о скалу глушит рёв потока.

Судно перекосилось, и пока разворачивалось, его накрыла вершиной лиственница, оно окунулось в воду. Буруны хлещут через нас. Впереди опять скала. Ну тут и конец!..

— Топор! — слышу я крик кормовщика.

На ощупь в воде нахожу топор, воткнутый в бревно, и подаю Трофиму. Лиственница вздрагивает от ударов. Летят брызги, щепки. Подрубленная вершина с оглушительным треском ломается, уходит от нас. Плот подхватывает стремнина и, точно детский кораблик, несёт дальше. Мелькают гривы водяных отбоев, дикие взлёты ельника.

До хруста гнём спины. Сходим с главной струи. Спасаемся бегством…

Прибиваемся к осыпи, сильно подточенной половодьем. Выбираемся на берег. Тут только почувствовали, что все мы мокрые до ниточки и безмерно устали.

Пока сушатся одежда и вещи, мы отогреваемся горячим чаем. Починяем плот. Настроение у всех неважное. Правда, оно довольно быстро приходит в норму. До вечера ещё далеко. Река присмирела. Оставляя кант из лесного мусора, она неохотно отступает от берегов. На мелях оседает наносник. В ельниках глохнут обессилившие ключи.

— Пора! — говорит Трофим, и мы занимаем свои места

Снова вместе с рекой уплываем за кривун. Как черепаха, плот тяжело переваливается на текучих увалах, послушно скользит рядом с потемневшими камнями, не задевая их. Так бы вот и плыть без тревог, без опасности. Но мы всё время чувствуем, что стоим лицом к лицу с титанической силой, перед которой наша жизнь — игрушка.

И вдруг впереди, вспахивая потемневшую гладь реки, поднимается стая тяжёлых гусей. Широко и звонко раздаётся их гортанный крик.

— Гуси! Гуси! — обрадованно кричит Трофим. — Не иначе где-то близко открытые места или озёра.

— А может, Эдягу-Чайдах? — И я с замиранием сердца смотрю вперёд.

Птицы набирают высоту спокойными взмахами крыльев и, срезая кривуны тянут напрямик к югу.

Прочь сомнения, впереди Эдягу-Чайдах!

А горы распахиваются шире и шире. Раздвинулись, отошли от берегов. В просветах золотистая даль. Несёт нас быстро. Нет так спокойно ещё не было на душе. И это не слепое предчувствие. Ведь гуси-то действительно летели над широкой долиной, что справа от реки.