Гойда - Джек Гельб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скачка наперегонки с незримыми всадниками будоражила младую кровь, и в груди билась сама жажда, сам пламень жизни. Весь разум занял крик, который вырвался наружу. Данка ответила громким ржанием и мчалась всё боле и боле резво, взбивая толщи снега. Фёдор не вёл счёт времени, проведённому в полях под мелкий снегопад. Когда небеса сделались мрачнее, Басманов направил славную резвую Данку свою обратно к столице. Они брели, медленно ступая по белоснежному холодному полотну. Что-то дрогнуло в сердце опричника. Что-то нарастало, вело всё нутро.
– Это правда, Данка, – молвил юноша, отряхивая роскошную гриву, заплетённую в косы.
Колокольчики точно перешёптывались меж собой тихим звоном. И всяко звон сей был слишком слаб, чтобы сокрыть отчаянный крик, и плач, и хриплые стенания, что разразились во груди Басманова.
– Всё проходит, – сквозь слёзы произнёс Федор, поглаживая крутую сильную шею лошади. – Моя славная, всё взаправду проходит. Дай токмо времени.
Глава 8
Фёдор глядел на падающие хлопья снега. Они медленно кружились, точно примечая, куда лучше лететь. Беспорядочность, растерянность их полёта завлекли внимание юноши. Весь двор укрылся мягким снегом. Чернели фигуры новых конюших, приставленных заместо Юрки. Фёдор стоял, скрестив руки на груди, а спиною опёрся о холодный камень кремлёвских стен. Мимо его уха доносились речи князей, коих принимал владыка.
Голос царя, мерный, спокойный, давал короткие ответы. Фёдор не вникал в прошения земских и не вникал в ответы царя на их прошения. Наконец во дворе появилась фигура Дмитрия Хворостинина. Фёдор точно отмер, обратившись взором ко двери.
Иоанн продолжал внимать просящим, но от его тёмного взора не ускользала та перемена, что случилась с его младым слугою. Басманов не спеша прохаживался по зале, поглядывая на вход, а через раз бросал короткий взор на владыку. Царь прервал речь князя, который докладывал о тяжбах, кои тянутся на его землях, будто бы проклятых самим небом.
Князь Хворостинин переступил порог и тотчас же поклонился царю. Лицо опричника налилось кровью, не успевши привыкнуть с лютого морозу к жару, что стоял в палатах.
– Велите же, добрый государь, доложить! – молвил Дмитрий Иванович, не переведя духу.
Фёдор отошёл ко столу, где на медных подносах тянули шеи свои изящные серебряные лебеди, что выгибались горлами кувшинов, а перья их окаймляли сосуды.
– Велю, – молвил Иоанн, коротко кивая да подавая руку.
Хворостинин приблизился к трону и в ропотном преклонении поцеловал царский перстень.
– Вести из Костромы, царе, предобрые вести. Алексей Данилыч на славу управился с вольнодумными сумасбродами. Пронский казнён, и ближние его люди, – молвил Хворостинин. – Нынче добрые люди, честные слуги твои, великий государь, из братии на местах поставлены.
– А сам Басманов? – вопрошал царь, принимая поданную чашу.
Дмитрий коротким кивком отказался от пития, ибо Фёдор предложил и ему. Приняв отказ князя, Фёдор отступил прочь.
– Отбыл в Слободу, согласно вашей мудрой воле, владыка, – доложил Дмитрий.
Иоанн кивнул, погладив бороду свою.
– Славно, – произнёс царь. – Поди же и вели боле никому не являться ко мне.
Хворостинин поклонился да пошёл прочь.
Иоанн поглядел на Фёдора. Юноша смотрел Хворостинину вслед. По мертвенной бледной тени на юном лике царь точно мог поведать, что нынче на сердце Фёдора лежит премного, об чём его алые уста молчат. Двери за Хворостининым затворились, и тому вторил глубокий выдох опричника.
– Ты сослал его в Слободу? – вопрошал Басманов, и голос дрогнул.
– Для его же блага, – просто ответил Иоанн. – Единожды я простил ему дерзость и гневливость его, коей он разразился предо мною. Как молвил я, что не буду судить вас обоих, так и не взыщу с него. Но ночь та миновала, но не горе его. Пущай усмирит бесов своих, не то поплатится. Али уже заскучал по нём?
Фёдор кивал, обхватив себя руками. Сам того не замечая, прикусил пребольно костяшки до самой крови и резко отнял руку ото рта.
– Ты всё правильно рассудил, мой мудрый царь, – прошептал юноша, поднимая взор к владыке.
* * *
Пока лютые холода свирепствовали снаружи, внутри бани набрался славный жар. Душистый запах липы стоял, обволакивая и смягчаясь во влажном воздухе. Пар был густ, насыщен. Зашипели коварной гадюкой раскалённые каменья, облитые студёной водой.
В этот субботний холодный день в поместье Басмановых топили на славу. Хозяйка со своею снохой сидели, утомлённые душным жаром. Славно они ладили меж собою, и впрямь славно. Дивились с того холопы, зная сложный нрав хозяйки. Уж что и было толков, что Светлана Александровна не будет спуску давать снохе, что загонит, аки скотину, трудиться день и нощь не покладая рук.
На деле же свекрови и впрямь полюбилась юная Варя. Боярыня не могла долго держаться строгою со своей снохой и примерно чрез месяц приставила к ней девок, чтобы сама Варвара не утруждалась боле сил своих. Кротость и покорность молодой снохи вскоре обернулись тёплой и нежной заботой о свекрови. Женщины часто коротали вечера за рукоделием, затягивая старинные песни, али просто толковали о том да о сём.
И впрямь, быт их шёл ладно. Варвара окунула веник в кадку с водой да ковш оставила подле себя, ежели надобно будет добавить пару. Светлана поглядывала на юную сноху, изредка покачивая головой. Особенно к зиме переменилась Варвара, и эти перемены примечала свекровь. Всё больше выступали груди, наполняясь точно плоды.
Уже вот шёл который месяц, как сноха не была чиста. И ежели самой Варваре это навевало сомнения и тревоги, Светлане Басмановой лишь боле проясняло положение. Варвара тупила взор да провела рукой по лицу, сводя пот, выступивший на лице.
– У меня уж бывало, чтобы не шло и по месяцу, покуда в девичестве ещё была, – точно оправдываясь, произнесла она.
Свекровь не упрекала ни в чём сноху, но немой вопрос её стоял на устах и был ясен.
– Уже видно, – только и молвила Светлана, пожимая плечами.
Варвара охватилась руками, чувствуя, как и впрямь живот её день ото дня растёт. Никак не могла она ужиться с этой мыслью, пущай и всё ясно указывало на то, что ныне под сердцем она носит чадо. Светлана не звала знахарку. Сама же и осмотрела сноху при первых же недугах. Скверное самочувствие могло сменяться заливистым, звонким смехом, и ни единая душа во всём поместии