От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник) - неизвестен Автор

- Видали работку?

Работа, действительно, первоклассная. На припудренной снегом равнине четко видны бесконечные зигзаги немецких укреплений, и все это поле, до самого далеко видного в прозрачном морозном воздухе горизонта, густо покрыто темными рябинами разрывов. Окидывая вот так, с самолета, район прорыва, можно с уверенностью сказать, что на всей этой огромной площади не было местечка, над которым не просвистело бы несколько смертоносных осколков. Но дальше, за этой зоной горячей схватки, все цело. Жителям края повезло. Красная Армия наступала с такой стремительностью, что немцы, откатываясь, не успевали разрушить и разграбить города и села.

Мелькают голые, обдутые ветром холмы, а между ними - бесконечная россыпь хуторов и хуторков, маленьких деревянных костелов. На скованных морозом и пыльных дорогах - бесконечные потоки наших войск, растянувшиеся на десятки километров.

Местность становится все более и более всхолмленной, потом открываются седые извилины не замерзшей еще Вислы, на горизонте показываются легкие, как облако, очертания далеких пологих гор. И вот перед нами облитые солнцем, затянутые серой дымкой пожара башни и шпили великолепного огромного города, широко раскинувшегося по обе стороны реки.

Древний замок Вавель, высоко вознесенный крутым обрывистым берегом Вислы и точно парящий над ней со своими зубчатыми стенами, своими массивными башнями, стрельчатым ажуром своих костелов, стоит видением далекого прошлого среди вполне современного, отлично распланированного города.

Покружившись над Краковом, летчик посадил свой неприхотливый самолет прямо на поле городского ипподрома. Мы в Кракове, в этой колыбели польской государственности, в древнем польском городе, который немцы с наглым тупоумием объявляли исконным немецким городом.

На ипподроме, где мы сели, недавно стояла на отдыхе какая-то немецкая часть. В красивом гимнастическом зале под трибунами немецкие господа офицеры держали своих коней. Офицеры бежали в пешем строю, позабыв о своих конях. Берейтор Казимир Буталовский с готовностью закладывает одного из коней в беговую двуколку и в этом' несколько странном экипаже он везет меня осматривать город, вырванный Красной Армией из лап немецких захватчиков и возвращенный польскому народу.

По пустынной Университетской улице, по которой холодный ветер гоняет бумаги, растерянные каким-то бежавшим немецким учреждением, мы направляемся к центру. Широкие улицы полны шумной, ликующей толпой. Над городом плывет густой торжественный звон. И вся эта пестрая краковская толпа, в которой можно увидеть и железнодорожника, с головы до ног украшенного блестящими пуговицами, и старика в котелке и штанах гольф, и бледных девушек с заплатанными локтями и высокой прической, и монаха-капуцина в желтой перевязанной веревкой сутане, и даму с древним пенсне на шнурочке, и худых, оборванных рабочих с бледными, но радостными лицами. Вся эта масса людей, высыпавшая на тротуары, радостно шумит, ликует, рукоплещет двигающейся по улицам батарее сверхтяжелых орудий, кричит "привет!" проезжающему на машине генералу, машет шляпами, котелками, платками.

- Такого праздника, как сегодня, у нас еще не было, -говорит мой возница, искусно направляя наш экипаж среди бесконечного потока идущей через город советской техники и ликующей толпы.

По широкому кольцу бульваров подъезжаем мы к древним стенам Вавеля. На самом высоком его шпиле какой-то смельчак укрепил два флага - наш, советский, красный, в честь героев - освободителей Кракова, и польский, красно-белый, впервые взреявший над этим городом за шесть последних лет. Эти два флага полощутся высоко в голубом холодном небе, как символ тесного союза и дружбы советского и польского народов.

Через тяжелые сводчатые ворота въезжаем во двор крепости. Здесь, где веками польский народ хранил свои национальные реликвии и святыни, была резиденция одного из самых кровавых гитлеровских сатрапов - Франка и его заместителя, так называемого "доктора" Зейс-Инкварта, этих кровавых палачей, на счету которых миллионы загубленных жизней.

По гулким сводчатым коридорам, пахнущим вековой плесенью, по мрачной череде покоев со стенами двухметровой толщины обходим мы замок. Все здесь носит следы поспешного бегства. Перед подъездом жилища генерал-губернатора - растерзанные корзины и тючки. Лестницы и переходы усыпаны бумагами, камины полны бумажного пепла. Воры и убийцы перед побегом старались ликвидировать улики и замести следы преступлений. В кабинете Франка все перевернуто, вырваны ящики стола, на окне валяется форменная фашистская куртка с какой-то бляхой в петлице.

Удирая, Зейс-Инкварт и его сообщники по кровавой шайке приказали взорвать святыню польского народа и ценнейший памятник архитектуры. Были заминированы и дворец, и старинный собор, и усыпальница королей польских, и башни, свидетели многих столетий. Но грохот советской артиллерии под стенами города захватил палачей врасплох. У них не хватило времени зажечь запалы фугасов. Красная Армия вернула польскому народу ценнейший памятник его национальной культуры.

Из Вавеля едем в центр города. На улицах стало еще людней. Теперь на тротуары высыпали и стар и мал - женщины с грудными младенцами, древние старики, опирающиеся на палки. Толпа срывает бланки с немецкими названиями улиц, разбивает немецкие вывески на большой площади, которую немцы назвали площадью Адольфа Гитлера. Шесть лет этот прекрасный польский город должен был терпеть эмалевые дощечки с надписями "только для немцев" и "полякам запрещено"; они висели на дверях магазинов, на колоннах театра, у входа в кафе и бары, на калитке общественного сада, даже на дверях уличной уборной. И вот сейчас жители освобожденного города, срывая со стен остатки немецких плакатов и приказов, стремятся поскорей изжить память об оскорбительных годах немецкого господства, выкурить дух пребывания немцев.

Я видел, как на окраине на стене небольшого каменного домика встал на табуретку какой-то старец в золотом пенсне, с виду учитель или врач, и писал разведенной синькой, путая русские и польские буквы: "Да здравствуют братья-освободители! Привет великой армии российской!" И сколько таких надписей на стенах домов, на тротуарах, на заборах, - надписей простых и искренних, появилось сейчас в Кракове!

В заключение отыскиваем на Почтовой улице редакцию фашистского листка - отвратительной газетенки, которую поляки называли не иначе как гадиной. Сотрудники гадины удрали столь же стремительно, как и их начальство из Вавеля. На столе - оттиск номера, который должен был выйти 16 января. Через всю первую полосу заголовок: "Спокойствие! Советские армии остановлены" и статья под заглавием "Большевикам не быть в Кракове". Этот номер, помеченный 16 января, так и не увидел света по не зависящим от редакции причинам.