Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

И третий. Правила, придуманные богами для людей, над тобой просто не властны. Потому что ты не человек.

Он замолкает. Холодно следит за тем, как я поднимаю предмет к глазам, как без удивления разглядываю монету Рикуса, которую, видимо, отдала Орфо. Я поворачиваю серебро чеканным профилем. Всматриваюсь в него и понимаю, что иллюзия – мелькнувшая у подножия башни, спутавшая все, лишившая покоя – снова овладевает мной, на этот раз безраздельно, не встречая преград. Этот портрет на меня очень похож. Настолько, что я сжимаю кулак, не в силах смотреть.

– Рикус не рассказал тебе, верно? – Скорфус снова говорит желчно, так, будто Рикус в чем-то виновен, а я не понимаю, в чем именно. – Зато таращился, таращился раз за разом, а впрочем, что взять с этого ослика? – Кошачья морда почти по-человечески кривится. – Он же не понял. Он просто не смог бы понять.

– Чего?

Я совсем теряю нить. Кажется, будто Скорфус говорит уже не со мной, в чем-то убеждает сам себя, и остается лишь вспоминать, что эта монета злила его, раздражала, он с самого начала прицепился к Рикусу в том числе из-за нее, постоянно требуя убрать. Я разжимаю кулак и смотрю снова. Лик обрамлен легкими волосами, почти прямыми, но пышными. Общее спокойствие ощутимо даже в таком маленьком изображении. Кто это может быть, что за правитель Физалии, если правитель? Рикус упоминал, что монета нашлась в старой сокровищнице и была в обороте очень давно. Я не знаю физальскую историю настолько хорошо, чтобы помнить гравюры-портреты ее прежних властителей и тем более наместников колониальной эпохи. И главное, я не понимаю, почему Скорфус смотрит на серебряный кругляш с такой… злостью?

– Эвер. – Он снова обращается ко мне по имени, не по излюбленной дурацкой кличке. Бьет лапой по руке, и монета падает на постель. – Это Идус. Младший брат Зируса, Арфемиса и Одонуса. Таким он был, прежде чем то, что вы зовете Темным Местом, свело его с ума.

Я тянусь взять монету, просто чтобы как-то отвлечься от дрожи по спине, тянусь быстро, но Скорфус снова бьет меня лапой, на этот раз выпустив когти. Злость с его морды стерлась. Теперь там тревога. Нет, почти отчаяние.

– В каждом боге Святой Горы, – тихо продолжает он, – есть что-нибудь звериное, тебе, как и всем, это известно. О крокодильих глазах Зируса, о тигриных зубах и хвосте Арфемиса, рыбьей чешуе Одонуса и прочем, прочем… Знаешь, что было у Идуса?

Я качаю головой. Об Идусе почти не говорят, а если говорят, то насмешливо и презрительно, он считается отверженным богом или не богом вообще. Несчастным, глупым и гордым одновременно, ведь как можно в здравом уме и при божественной силе поддаться мертвым голосам, покинуть свой великолепный дом и бросить игрища с людьми ради… ради чего?

– У Идуса были крылья. – Скорфус не справляется с собой: обернувшись, кидает взгляд на собственную спину. – Крылья, огромные и сильные, но братья смеялись над ним и унижали. Потому что летать на них он так и не научился. Просто волочил по земле. Иначе не получалось.

Дрожь прошибает повторно, в висках стучит с новой силой. На миг кажется, будто вот-вот вернутся голоса, насмешливые фантомы, что смеялись надо мной и пугали меня, что обесцвечивали мир и заполняли мертвецами. Я сжимаю покрывало, на котором лежу, в поисках опоры. Нет, нет, не сейчас, не сейчас, как бы мне ни хотелось скрыться от этого рассказа, пусть я пока не понимаю, куда он ведет. Скорфус смотрит на меня. Наверное, догадывается, что я потерян. Поднимает лапу и изможденно, опять совсем по-человечески, проводит ею по своей морде, как если бы засыпал на ходу. Борозды на его спине кровоточить вдруг перестали, но почему-то это не кажется хорошим знаком.

– Что дальше, ты примерно знаешь, все знают, – продолжает он, обернув лапы хвостом. – Рой Бессонных Душ оттуда, из Подземья, соблазнил его властью, и он пошел туда в надежде, что обретет место, где над ним не станут издеваться. Бедная Сэрпо, Сэрпо, Плетущая Паутину, ушла вернуть его, но не смогла, и оба они постепенно превратились в монстров. Идус…

– Подожди, – все же обрываю я. Измученно закрываю глаза, понимая: мы идем в никуда. Зачем все это? При чем тут я? – Идус может быть странным богом. Из… изуродованным богом, и да, я похож на него, я вижу. – Все-таки снова смотрю на монету. – Но так не бывает, и это тоже знают все. Даже если он выходил на поверхность, если соблазнил какую-нибудь человеческую девушку или… или сделал что-то с ней насильно, боги и люди не могут…

– Люди умирают от семени богов, а не рожают от них детей. – Скорфус кивает. – Все верно, двуногий. Но у богов с богами дети вполне получаются. Не думаешь?

И снова кулаки сжимаются – так я сдерживаю злой смешок и вопросы, которые наверняка его оскорбят. Но все звучит даже не как сюжет для театра, ни один трагик или комик не придумал бы такого, никому и в голову не приходит лезть в семейные дела богов вот так. Единственный на Святой Горе, у кого есть дети, – Одонус, прочие же, кажется, заняты совсем иными вещами. Мы привыкли к этому, и тем более, судя по вечно плачущим сестрам Окво, дети-боги – существа огромнейшей силы. Это и закономерно: они ведь наследуют могущество родителей. Удвоенное могущество. А я, даже если на миг предположить…

Я же слаб. Слабее слабого. Всегда был.

– Зачем ты смеешься надо мной, ты так мстишь? – все же спрашиваю я, ловя взгляд Скорфуса. Я сдержусь, я ни за что этого не сделаю, но хочется схватить его и встряхнуть или хотя бы сбросить, потому что его горячая тяжесть давит. Или давят слова. – Понимаю, я проявил малодушие. Понимаю, тебе больно за Орфо, и ты зол, и может, вы даже выдумали все это вместе, но поверь, я… – Горло предательски сжимается. Сглотнуть тяжело. – Поверь, я не повторю. Это было помутнение. Я держался прежде и буду держаться дальше. Я…

Он снова бьет меня по щеке хвостом, не когтями, и заставляет замолчать. Во взгляде поселяется что-то страшное, что-то, от чего я подчиняюсь и только опять сжимаю монету. Начинаю садиться, и он, почувствовав движение, плавно перебирается на кровать рядом. Золотой глаз медленно угасает, вся поза словно расслабляется, но когда он вскидывает голову, тон снова не терпит возражений и режет хуже клинка.

– Эвер, тебе лучше принять это сейчас. Сэрпо – твоя мать, а Идус – твой отец. И Орфо… – Тут