Сальватор - Александр Дюма

Теперь был четверг.

Около одиннадцати часов утра мастерская напоминала морской прилив.

Людские волны набегали одна на другую, поднимаясь все выше и с шумом откатываясь.

Зато в соседней комнате была тишина, неподвижность, безлюдность.

Нам следовало бы сказать не «безлюдность», а «одиночество», так как в комнате находился Петрус.

Он сидел у окна, опершись локтем о небольшой круглый столик, на котором лежало распечатанное письмо. Он прочел его всего один раз, но каждое слово будто отпечаталось у него в сердце.

Было нетрудно заметить, что молодой человек подавлен. Время от времени он зажимал руками уши, чтобы не слышать шума, доносившегося из соседней комнаты.

Крупные слезы медленно катились по его щекам, падая на лежавшее перед ним письмо.

Почему же Петрус, принявший по совету Сальватора твердое решение, выглядел бледным и неуверенным как никогда?

Он только что получил письмо от Регины, оно-то и разбило вдребезги его решительность.

Читатели помнят, что в тот момент, как он расстался с Региной, та нежно пообещала ему, что на следующий день он получит письмо.

Однако она не пожелала ему сказать, что будет в этом письме.

С чисто женской деликатностью она хотела сделать так, чтобы аромат счастья, тем более сладостный, когда он незнаком, окружал ее возлюбленного повсюду.

И Петрус получил это письмо.

На нем теперь он останавливал свой взгляд, на него ронял слезы.

Вы убедитесь сами, что оно сулило немало счастья, утрату которого можно было долго и горестно оплакивать.

Вот это письмо:

«Мой любимый Ван Дейк!

Вчера, расставаясь с Вами, я обещала сообщить Вам приятную новость.

Вот она!

Через месяц — именины моего отца, и мы с тетей задумали преподнести в подарок маршалу портрет Пчелки.

Кроме того, вчера господин граф Рапт получил во дворце поручение ко двору в Санкт-Петербурге, и его не будет целых полтора месяца…

Вы догадались, верно?

Как только было решено подарить маршалу портрет его юной любимицы, было нетрудно и договориться, что выполнит этот портрет господин Петрус Эрбель де Куртене.

Вы знаете, что это последнее имя производит огромное впечатление на маркизу де Латурнель, благоговеющую перед закрытыми коронами.

Мне остается сообщить Вам следующее.

Начиная с ближайшего воскресенья сеансы будут проходить ежедневно в полдень в мастерской г-на Петруса Эрбеля де Куртене.

Пчелку будут сопровождать к ее придворному живописцу тетя, маркиза де Латурнель, и старшая сестра, графиня Регина.

Иногда маркиза де Латурнель не сможет присутствовать на сеансах из-за своего строгого гигиенического режима или обязанностей ревностной христианки.

В такие дни сестра Регина будет сопровождать девочку одна.

В зависимости от умения художника портрет будет выполнен за несколько сеансов или же через месяц.

Лишь бы портрет имел сходство с оригиналом, а сколько времени художник будет его писать — не имеет значения.

Чтобы избежать обсуждений относительно цены, она назначена заранее и составляет двести луидоров.

Однако, поскольку господину Петрусу Эрбелю де Куртене гордость, возможно, не позволит принять эти деньги, было также заранее решено, что эта сумма пойдет на милостыню, китайские вазы и небесно-голубое платье для Рождественской Розы, — платье, подобное тому, которое пожелала несчастная Ослиная шкура.

Итак, дорогой мой Ван Дейк, ждите в воскресенье в полдень Пчелку, маркизу де Латурнель и нежно любящую Вас

Это письмо, хотя и несло добрую весть, а может быть, именно из-за доброй вести, которая в нем заключалась, приводило Петруса в отчаяние.

В воскресенье в полдень Регина приедет со своей теткой и сестрой, и что они увидят?

Оценщика, продающего картины и мебель Петруса!

А Петрус ничего не сказал!

Как он переживет такой позор!

На мгновение ему вздумалось убежать, скрыться, никогда больше не видеть Регину.

Но не видеться с ней значило бы отказаться от жизни.

Более того, это означало бы смерть души в живом теле.

На мгновение Петрус пожалел, но не о том, что спас отца от разорения — заверим читателей, что эта дурная мысль ни разу не пришла ему на ум, — а о том, что он не принял предложение Жана Робера.

Петрусу оставалось лишь много трудиться, как он работал когда-то, чтобы вернуть Жану Роберу в короткий срок деньги, которые тот ему одолжил бы.

Его временная праздность, роскошь, лошади, экипаж произвели даже, говоря языком коммерсантов, отличное действие.

Все решили, что он получил наследство от какого-нибудь неведомого дядюшки, что ему не нужны деньги, и с этой минуты его картины стали стоить вдвое дороже.

Но, поглощенный своей любовью, Петрус перестал работать.

Однако если бы ему удалось занять всего десять тысяч франков, он написал бы десятки картин и за три месяца вернул бы сумму с любыми процентами.

Почему бы не обратиться за помощью к Сальватору?

Нет, строгое выражение его лица отпугивало Петруса.

Кстати сказать, голос Сальватора, подобный эху непреклонной верности, уже изрек: «Четвертое апреля!»

Петрус покачал головой и, словно в ответ на собственные мысли, произнес:

— Нет, нет, все что угодно, только не Сальватор!

Правда, он сейчас же прибавил:

— Все что угодно, лишь бы не потерять Регину!..

В это самое мгновение в мастерскую вошел новый посетитель.

Поскольку этот новый посетитель призван сыграть в последующих сценах важную роль, мы просим позволения читателей оставить Петруса с его мрачными мыслями и бросить взгляд на вновь прибывшего.

Это был человек лет сорока восьми-пятидесяти, довольно высокий, широкоплечий, с могучей шеей и мощной грудью.

На голове — шапка рыжих вьющихся волос; странным контрастом их цвету были черные как смоль щетинистые брови, густые и жесткие.

Длинные бакенбарды, рыжевато-каштановые с проседью, почти сходились у него на шее.

В целом лицо у незнакомца было открытое, пожалуй, грубоватое, но совсем не злое.

Напротив, не сходившая с его губ улыбка выдавала в нем добродушного весельчака, внешне грубоватого, но в глубине души мягкого и славного.

При первом взгляде на него не хотелось иметь с ним дело.

При втором взгляде хотелось подать ему руку, настолько веселое выражение этого лица внушало симпатию.