Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич

а каждое слово имело вес. «Государи, – говорилось в письме, – согласно божественному закону, который никакая человеческая власть не может отменить, имеют право издавать законы касательно мирских дел в пределах своей юрисдикции; повод для порицания со стороны Вашего Святейшества отсутствует, ибо обсуждаемые дела имеют мирской, а не духовный характер».

Второе папское бреве, касавшееся двух злодеев-священников, прибыло в конце февраля, и на него Сарпи также дал обоснованный и сдержанный ответ. Однако папа не собирался мириться с аргументами, от которых, по его выражению, «несло ересью». 16 апреля во время консистории он заявил, что, если Венеция полностью не подчинится в течение 24 дней, приговор об отлучении от церкви и интердикт вступят в силу; 17 апреля было опубликовано соответствующее увещевательное послание. Венеция не стала ждать, пока указанный срок истечет. 6 мая Леонардо Дона поставил свою печать под эдиктом, адресованным всем патриархам, архиепископам, епископам, викариям, аббатам и приорам по всей республике. Он, дож Венеции, который в делах мирских не признает иной высшей власти, кроме самого Господа, и чьим долгом является обеспечение мира и спокойствия в государстве, официально заявляет перед лицом Господа Всемогущего и всего мира, что он всеми возможными способами пытался прийти с его святейшеством папой к согласию относительно самых что ни на есть законных прав республики. Однако, поскольку его святейшество остался глух к его доводам и вместо этого издал публичное увещевательное письмо «вопреки рассудку и учению, изложенному в Святом Писании, вопреки Отцам Церкви и священным канонам, с предубеждением к дарованной Богом светской власти и к свободе государства, и в ущерб свободному владению жизнью и благами, которыми с Божьего благословения пользуются подданные дожа», это письмо официально объявлялось не имеющим власти. Далее дож просил священство, как и прежде, продолжать печься о душах верующих и проводить церковные службы, поскольку «республика твердо намерена и дальше придерживаться святой католической и апостольской веры и соблюдать каноны святой римской церкви». Протест заканчивался молитвой о том, чтобы Господь привел папу к осознанию суетности его поступков, зла, которое он причинил республике, и справедливости высказанных Венецией соображений.

Затем дож по совету Сарпи изгнал с территории республики всех иезуитов (чья ориентация на Испанию с самого начала заставила их поддерживать линию папы), театинцев и капуцинов, и отправил восвояси папского нунция со словами:

Монсеньор! Вы должны знать, что мы, все и каждый, – в высшей степени решительные и пылкие люди; не только правительство, но и дворяне и простой народ. Мы игнорируем ваше отлучение, для нас оно ничего не значит. А теперь подумайте, к чему может привести эта решительность, если нашему примеру последуют другие.

Это не была пустая похвальба. Непоколебимо убежденные в своей правоте, венецианцы, как и большинство их священников, не испугались угроз папы. Рассказывают об одном приходском священнике, который отказался проводить вечернюю службу, а проснувшись утром, обнаружил возведенную рядом с церковью виселицу; намек он понял. Еще одна, лучше задокументированная история, рассказывает о викарии – члене капитула, который, получив приказ отдать некие письма из Рима, сказал, что он поступит так, как велит ему Святой Дух. Правитель Венеции ответил, что Совет десяти уже получил повеление Святого Духа вешать всех, кто отказывается ему подчиниться, – и письма были переданы.

В конце концов, это был не первый интердикт, наложенный на республику: такое случалось в 1284, 1309 и 1483 гг. Отличием нынешнего дела от предыдущих было то, что Венеция специально ограничивала свое неповиновение мирской сферой. В сфере духовной она лишь желала оставаться верной дочерью церкви. Если папа станет настаивать на ее изгнании из лона церкви – это не ее вина; более того, для папы это проигрыш. Здесь происходило нечто новое: давний вопрос о том, что является кесаревым, а что Божьим, предстал перед глазами послереформационной Европы в новой форме; и, хотя первые три эдикта вызвали мало интереса во внешнем мире, нынешний спор обсуждался во всех странах христианского Запада. В книгах и памфлетах, с церковных кафедр и на городских площадях – всюду Венецию либо восторженно поддерживали, либо осыпали злобной бранью.

По мере того как спор становился все более громким и ожесточенным, Паоло Сарпи оставался в центре происходящего: писал бесчисленные письма, полемизировал, читал проповеди, спорил, дискутировал, стремился как можно более четко провести границу между божественными путями церкви и мирскими дорогами государей. Для кого-то он был подобен архангелу, кто-то считал его антихристом. В Венеции люди падали ниц и целовали его ноги; в Риме и Мадриде его работы публично сжигались. Его, как и следовало ожидать, призвали предстать перед судом инквизиции; как и следовало ожидать, он отказался явиться. Слава (или скандальная известность), которую он приобрел в тот период, выходила далеко за рамки той, что ему когда-либо приносили его научные, исторические или ранние богословские труды, и за пределы собственных мечтаний и стремлений.

Вскоре стало очевидно, что столь важный вопрос не останется в теоретической плоскости. Целые государства вслед за полемистами принимали ту или другую сторону в споре. Испания, разумеется, проявляла враждебность; Англия и Голландия предлагали деятельную поддержку. Во Франции Генрих IV и без того уже находился в опасном положении и не мог высказаться открыто, как ему бы того хотелось. Тем не менее он ясно дал Венеции понять, на чьей стороне его симпатии, и предложил посреднические услуги. Однако к этому времени Венеция уже не была настроена идти на какие-либо уступки. Благодаря блестящей публичной защите Сарпи ее позиция получила гораздо более широкое одобрение, чем ожидалось. Религиозная жизнь в Венеции текла как обычно, а народу в церквах, если уж на то пошло, было даже больше, чем прежде. Дело ее было правое, совесть чиста. Шли недели и месяцы, и Венеция ощущала все большую гордость и воодушевление: это было великое моральное сражение, и она его выигрывала. Оставался лишь один повод для беспокойства: папа мог попытаться навязать ей свою волю силой оружия, а Испания охотно стала бы его союзницей. Лишь по этой причине Венеция могла пойти на переговоры, но соглашение должно быть достигнуто на ее условиях.

Папе Павлу V и его курии пришлось признать ужасную правду – затея с интердиктом провалилась. Самое страшное оружие в арсенале папы – то самое, одной угрозы применения которого в Средние века было достаточно для того, чтобы ставить на колени королей и императоров, – утратило свою силу. Хуже того, этот провал случился на глазах всего мира. Влияние данного события на авторитет папы и так невозможно было оценить, но оно усиливалось с каждым днем, пока действовал этот смехотворный приговор.