Наперекор судьбе - Пенни Винченци

Адель знала: есть еще одно дело, которое она должна сделать, но не сейчас. Когда это станет возможным, она с детьми поедет в Париж и навестит не только Бернара Тувье, но и мадам Андре. Поблагодарит их за все, что они сделали. Пусть убедятся, что Люк, невзирая на гибель, продолжает жить в кругу его маленькой храброй très chère famille.

Глава 44

– Миссис Миллер, у вас дочка. Очаровательная малышка.

«Здесь всех новорожденных называют очаровательными, – подумала ослабевшая Барти, откидываясь на подушку. – Даже если младенец и страшненького вида, ни у кого язык не повернется сказать роженице, что она произвела на свет уродца». Барти несколько удивило, что она способна рационально рассуждать после долгих, изматывающих родов. Тридцать шесть часов, двадцать четыре из которых она провела в родильной палате, а шесть – на специальном столе, где ноги продевают в некое подобие стремян. При этом она была окружена вниманием: заботливые медсестры и акушерки, прекрасный врач. Барти подумала о своей матери, рожавшей в крошечной подвальной комнатке в присутствии одной акушерки, к тому же необразованной и неспособной оказать серьезную помощь. И как ее мать все это выдерживала, да еще десять раз?

– Дайте мне взглянуть на нее, – попросила Барти.

Ей поднесли крошечное существо, завернутое в одеяло. Новую жительницу страны. У дочки были синие, подернутые дымкой глаза и завитки золотисто-рыжих волос.

Барти посмотрела на дочь и подумала об удивительном чуде любви, когда двое соединяются телами, наслаждаясь друг другом, и этого достаточно, чтобы через девять месяцев на свет появился плод их любви. Она родила полноценное человеческое существо, наделенное мозгом, недюжинной волей (в этом можно не сомневаться) и способностью смяться, плакать, любить и ненавидеть. Теоретически Барти и раньше знала, но по-настоящему поняла только сейчас: ее жизнь бесповоротно изменилась. Отныне это будет не ее, а их жизнь – ее и дочери. Их совместная жизнь, которую они будут строить так, как захотят.

Вместе с дочерью в ней родилось новое, незнакомое прежде состояние. Барти даже боялась, что ей оно не присуще. Она ощутила мощный поток любви. Не той любви, какую знала до сих пор, не любви, где центром была она сама, а какой-то новой любви. Любви-опеки, любви-защиты. Барти не находила сравнений. Впрочем, их и быть не могло. Теперь, что бы она ни делала, куда бы ни ехала, ребенок будет вместе с ней. Необязательно телесно, но в ее мыслях, заботах. В ее любви. Та вселенная, где до сих пор жила Барти, сместилась и даже перевернулась. Рождение дочери изменило все ее принципы, казавшиеся незыблемыми, все желания и надежды. В одно мгновение центром ее вселенной стала дочь – маленькое, но самое важное существо, которое она сейчас держала на руках и которое шевелилось. Барти даже показалось, что малышка смотрит на нее сверкающими глазами. Это были глаза Лоренса.

– Как вы ее назовете? – спросила медсестра.

– Дженетт, – твердо ответила Барти. – В честь ее бабушки.

– Очень красивое имя.

– Если уж говорить абсолютную правду, то я не в восторге от этого имени, – сказала Барти, гладя головку дочери. – Но я знаю, что ее отец наверняка захотел бы назвать девочку так. Это было бы самым заветным его желанием.

Медсестра издала странный звук, похожий на кудахтанье. Наверное, это было выражением симпатии.

– Грустно сознавать, что он никогда не увидит своей дочурки, – произнесла медсестра. – Сейчас такое происходит сплошь и рядом. И женщин, оказавшихся в вашей ситуации, более чем достаточно.

– Я не ропщу на свое положение, – ответила Барти. – Гораздо лучше остаться с ребенком, чем с одиночеством и воспоминаниями.

– Это правда. Хотя и горькая. А теперь отдайте мне малютку Дженетт. Вам нужно хорошенько отдохнуть. И не смотрите на меня так. Она будет совсем рядом. Если кто-то из нас вам понадобится, вот кнопка вызова. – Подойдя к двери, медсестра обернулась. – Мне тут мысль пришла. Возможно, вам понравится. У меня была двоюродная сестра, которую звали Дженетт. Но в семье ее звали не иначе как Дженна. Может, и вы будете звать так вашу дочку.

– Да, – улыбнулась Барти, ощутив невероятную сонливость. – Это имя мне нравится. Спасибо.

С этого момента новорожденная стала Дженной.

Дженна была для Барти не просто желанным ребенком. Дженна была всем, что у нее осталось от Лоренса: воспоминанием, доказательством их любви, продолжением его линии. Она была лекарством от одиночества, чудодейственным средством, облегчающим горе. Она была смыслом жизни, упорядочивающим фактором и обещанием счастья.

Величайшим огорчением Барти было даже не то, что Лоренс не увидел своей дочери, а то, что он вообще не подозревал о ее существовании. Барти вспоминала его голос, когда он говорил, как мечтает о детях, рожденных ею от него. Эти воспоминания значительно помогали ей выдерживать тяжело протекавшую беременность и такие же тяжелые роды. Если бы он хотя бы знал о ее беременности. Но он не знал ничего. Со времени их последнего свидания они больше не виделись и не написали друг другу ни одного письма… Спустя три дня на подступах к Шербуру Лоренс попал в засаду и был убит.

Командир с несвойственной ей мягкостью сообщила об этом Барти.

– Он настоятельно просил нас, чтобы в случае его гибели вам как можно скорее сообщили об этом. Примите мои соболезнования.

В тот момент у Барти не было ни слез, ни каких-либо чувств. Она поблагодарила командира и вернулась на дежурство.

Ей предложили отпуск, но она отказалась. Как ни странно, здесь она ощущала себя в большей душевной безопасности. Казалось, невыносимый шум и опасности чисто физического свойства заслоняли от нее и боль, и горе. Вскоре после Дня Д немцы обрушили на англо-американские силы свое новое оружие – смертоносные ракеты «Фау-1». Это было оружие возмездия, существенно притушившее эйфорию после успехов союзных войск. Помимо разрушений и жертв, «Фау-1» нанесли массированный удар по моральному духу войск и гражданского населения.

Немцы с ожесточенной неутомимостью обстреливали Англию, посылая сотни ракет. Их научились узнавать по характерному звуку двигателей, который вблизи цели превращался в басовитое прерывистое рычание. Если звук пропадал, все знали: не успеешь досчитать до пятнадцати, как последует взрыв. Путь немецких «гостинцев», направленных на Лондон, пролегал как раз над тем местом, где находилась зенитная часть Барти. Этот невидимый воздушный коридор окрестили Аллеей Фау. Налеты на Лондон, о которых начали забывать, возобновились и имели теперь совершенно иной качественный характер. Только за июнь от «Фау-1» погибло свыше пяти тысяч мирных жителей.

Новая угроза бросила вызов им всем, за что Барти где-то была даже благодарна. Разумеется, не крылатым ракетам, а предельной сосредоточенности, необходимой для борьбы с ними. Боевая обстановка заставляла ее забывать обо всем и спокойно делать свое дело. К тому времени, когда худшее осталось позади, Барти знала, что беременна, и это существенно сгладило остроту ее горя.

Много лет спустя она была вынуждена признаться, что у них с Лоренсом не получилось бы счастливой совместной жизни. Он так и остался бы отчаянным эгоистом, который с маниакальным упорством осуществляет все свои прихоти. Привыкший жить в собственном иллюзорном мире и впадать в депрессию от столкновения с реальностью, он вряд ли изменился бы. Их совместная жизнь довольно быстро стала бы невыносимой, превратилась в совместную пытку. Но в сорок четвертом году Барти была слишком одержима Лоренсом и своей любовью к нему, и такая мысль показалась бы ей кощунственной.

Она впадала в ярость, плакала, иногда даже кричала от горя. Парфитт, оказавшаяся ее самой близкой и верной подругой, стойко это выносила. Она часами выслушивала Барти, уводила ее на прогулки. Иногда, не выдерживая, Парфитт тоже кричала на нее, напоминая, что она не единственная, кто потерял любимого человека. Только в их лагере таких было еще трое. Но грубоватая Парфитт умела нежно заботиться о ней, подменяла ее, когда Барти тошнило или начинались сильные головокружения. Понимая, что дальше может быть только хуже, Парфитт, невзирая на все просьбы Барти, сообщила командованию о беременности сержанта Миллер и попросила удалить ее с передовой.

Узнав об этом, Барти наорала на нее, расценив это как предательство.

– Прости меня, Миллер, но сейчас ты для нас только обуза, а нам надо войну заканчивать. Сама понимаешь: либо воевать, либо пузо растить.

Через какое-то время, успокоившись, Барти извинилась за свою вспышку. У них было свободное время до вечера. Они лежали в поле и смотрели на стаю аэростатов, покачивающихся над вишнями.

– Прости меня, – сказала Барти, приподнимаясь на локте и беря Парфитт за руку. – Я не должна была так себя вести. Ты совершенно права… Ну как, прощаешь меня?

– Да что уж там, – радостно отозвалась Парфитт. – Только руку мою выпусти, а не то кто-нибудь подумает, что мы с тобой милуемся, как две лесбияночки.