Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И еще: «Ко всем чертям эту банду!»
И она, Дарьюшка Юскова, со всей этой бандой? Со святым Ананием, с отцом Мироном – полковником Толстовым, со скорбящим Шмандиным, со свирепыми казаками, с миллионщиками и с оскорбленной Аинной Юсковой? Как белая ворона среди ястребов и коршунов!..
И опять голос Гривы:
«Надо три пуда соли сожрать, выпаренной из собственного тела, чтобы стать большевиком, голубушка! Я от всей души с ними. Я буду помогать им, чтобы поднять Россию из нищеты и праха и построить социализм. Это было бы здорово! Во всем мире в ушах бы зазвенело!..»
«А что, если Грива был прав, а я жестоко запутала его, оговорила большевиков по наущению отца Мирона, Аинны, Вероники Самосовой… Он меня проклинает, проклинает», – в который раз подумала Дарьюшка и, как это бывает в трудные минуты отчаяния, мгновенно уснула. II
По ногам дохнуло холодным воздухом. Послышался удивительно знакомый голос:
– У вас что, не нашлось лампы?
– Была лампа, – ответил другой голос.
Кто-то чиркнул спичкой. Дарьюшка испуганно зажмурилась.
– Вот лампа, с керосином. Сами потушили.
Старухи зашевелились, поднимаясь. Дарьюшка втиснулась в угол. Она узнала Тимофея в длиннополой шинели, при шашке и с маузером. «Близится мой час», – подумала. Он ее убьет, Тимофей Прокопьевич. И за измену, и за ее «Божьи письма», и за участие в делах подпольного союза. «Пусть, пусть. Мне ничуть не страшно», – успокоила себя, не в силах поднять дошку, свалившуюся с плеч.
– А, тетка Лизавета! – обратился Тимофей к известной тополевке. – А я-то подумал: какая там Лизаветушка? Ну-ну! Как же у вас получилось, праведница, что вы молились святому Ананию-щепотнику? Он же еретик. Мало того что кукишем крестится, так еще и в казачьем войске дослужился до есаула. Или он принял тополевое крещение?
Лизаветушка по-драгунски гаркнула:
– Изыди, сатано!
– Понятно, – кивнул Тимофей. – Только вот что интересно: не папаша ли мой перелицевал есаула Потылицына в святого Анания? Ну, мы еще разберемся. Скажу вам, старушки, так: если бы я не подоспел на помощь вашему святому Ананию-есаулу, его бы сожрали волки. Так что идите домой и не беспокойтесь: святой Ананий сам за свои небожеские грехи ответит перед народом и революцией… И ты, бабушка Варвара, здесь? Ну-ну! И Марфа Никитична? Отменное войско у святого Анания!
– Самое подходящее, – сказал Гончаров.
– Идите домой, идите, бабки! – снова погнал Тимофей. Они еще не верили, что настал час освобождения. – Топите печи да грейтесь – самое подходящее для вас, бабки!
Старухи умелись одна за другой. Тимофей сказал Гончарову, что будет здесь. Гончаров положил к лампе замок с ключами.
Тем временем Дарьюшка натянула на плечи дошку, поднялась: если застрелит, то пусть стоя. «Милости просить не буду», – подумала.
Тимофей опустился на табуретку, глянул на часы: было без четверти четыре – до рассвета еще далеко.
– Вот мы и встретились, Дарья Елизаровна, – проговорил он, глядя на черный циферблат. – Не думал, что так встретимся…
Дарьюшка упрямо вздернула подбородок.
– Не надо слов, – попросила она, глубоко вздохнув. – Делайте свое дело. Я же знаю: вы пришли убить. Убивайте без слов.
– Убить?.. – Тимофей выпрямился.
– Я готова. Ни милости вашей, ни пощады не жду. Я исполнила свой долг.
– Исполнили долг? Любопытно! Взамен паровой мельницы вы отдали себя целиком на службу Потылицыну. Это и есть ваш долг? Давно он перелицевался в святого Анания, есаул Потылицын?
– Убивайте!..
Тимофей зажал ладонью щеку, глухо ответил:
– Я никого не собираюсь убивать, Дарья Елизаровна. Если бы я был убийцей, то сегодня не шкуру бы спас есаулу от волчьих клыков, а оставил бы его на милость зверей…
Дарьюшка слушала, напрягая внимание. Разве есаул Потылицын и святой Ананий – одно и то же лицо? «Не может быть. Нет, нет!» Но Тимофей говорил так просто, обыкновенно, будто сам с собою:
– Ну и стриганул он за волками, святой Ананий, когда узнал меня! Это надо было видеть. Еле догнал по наметам снега. Тоже мне есаул… Второй раз мы с ним сталкиваемся, и оба раза он не на высоте. Кстати, вы шашку и маузер вернули ему?
Дарьюшка, помолчав, ответила тихо:
– Да. Вы же не взяли тогда свои трофеи. А к чему они мне?
– Понятно.
– Шашку и маузер отдала есаулу Евгения Сергеевна, не я. У меня остался… браунинг. Тот, что вы бросили тогда на столик…
Тимофей пристально взглянул на Дарьюшку: она опустила глаза.
– Как же вы вступили с ним в союз?
– С кем?
– С Потылицыным?
– Я никогда не встречалась с есаулом Потылицыным и слушать не хочу – где он и что он.
– Ну а со святым Ананием встречались? Принимали от него «Божьи письма»?
Нет, Дарьюшка не встречалась со святым Ананием.
– И вы не знали, что есаул Потылицын и святой Ананий – одно и то же лицо?
– Неправда!
– И он же – атаман Георгий, самозваный атаман без войска. «Божьи письма» он подписывал левой и правой рукой: левой – святой Ананий, правой – атаман Георгий.
– Неправда, неправда! – отбивалась Дарьюшка.
Тимофей что-то обдумывал.
– Завтра вы с ним встретитесь в ревкоме и сами увидите. Ну а Веронику Георгиевну Самосову знали?
– Да… А что?
– Арестованная Самосова показала, что вы не только знали святого Анания – есаула Потылицына, но и тайно встречались с ним.
Тимофей открыл офицерскую сумку, достал бумаги и, придвинув лампу, прочитал:
– «Это было пятого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года. Среди ночи в окно дома бабки Ефимии в Белой Елани кто-то постучал три раза. Дарья Елизаровна сидела со мной на постели. Она сразу поднялась на стук и сказала: „Это святой Ананий“ – и потом ушла. До утра Дарья Юскова не возвращалась…»
– Неправда! Вероника Георгиевна не могла дать такое показание.
– Вы с ней встретитесь на очной ставке, – ответил Тимофей, пряча бумаги в сумку. – Она показала еще, что вы втянули ее вступить в «Союз освобождения России…» и она вам помогла собрать золото у миллионщиков, которое вы увезли в Красноярск отцу Мирону – полковнику Толстову. Полковник Толстов не мог примириться с народной властью. Ему достаточно было одной революции – буржуазной, Февральской, она его вполне устраивала: миллионщики оставались при своих миллионах, полковники Толстовы у власти, ну а народ от такой революции получил только шиш, голод и разруху…
Дарьюшка не утерпела:
– А что народ сейчас получил? От вашей революции? Кругом жестокость. Одна жестокость!
– Жестокость? – Тимофей поднялся, уставился на Дарьюшку, как бы взвешивая ее слова. – Революция не без жестокости. Ну а разве ваш союз не призывал народ к восстанию? Против кого восстание? Против большевиков? А кто такие большевики? Мы что – дворяне, князья, капиталисты? Разве я не своими руками ковал железо в кузнице? Может, за меня работал кто из миллионщиков, а я чужими руками жар загребал? Ну а что получил народ от своей революции – разве вы этого не видите, даже здесь, в Белой Елани? Народ взял власть в свои руки, он стал хозяином своей жизни. И голод и разруху народ сам одолеет. Без Толстовых и без капиталистов. Пусть только господа не стреляют нам в спину и в затылок.
То же самое говорил Грива…
– Не верю в слова, не верю, – проговорила Дарьюшка, не в силах поднять глаза на Тимофея. – Я никогда не примирюсь с жестокостью, никогда! За что расстрелян Арзур Палло? За что? За то, что не принял власть большевиков?
– Как?.. Арзур Палло? – выпрямился Тимофей. – Когда расстрелян? Кем?..
Голос Дарьюшки зазвенел, как медный колокольчик:
– В Петрограде! В подвалах ЧК.
Тимофей помолчал, спросил глухо:
– Кто вам сказал об этом?
– Аинна Юскова, жена Палло. Вы же знаете Аинну.
– Да, да, знаю… Ну а насчет Арзура Палло…
Тимофей расстегнул шинель, достал какие-то бумаги в твердых корках, порылся в них и вытащил фотокарточку.
– Узнаете? Прочитайте на обороте.
На фотокарточке, величиною с мужскую ладонь, на приступках какого-то здания стоят
