Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

Прежде чем пройти в рабочий кабинет отца, Антуан заглянул в столовую, желая проверить, успешно ли справляется со своим делом Шаль.

На большом раздвижном обеденном столе высились стопкой последние сотни извещений о дне похорон и только что доставленных с почты конвертов. Но Шаль, вместо того чтобы продолжать надписывать адреса, вскрывал непочатые пачки конвертов и самозабвенно пересчитывал их.

Удивленный Антуан подошел поближе.

— Нет, есть все-таки нечестные люди, — объявил старичок, подняв голову. — В каждом пакете должно быть пятьсот штук, а посмотрите-ка, в некоторых пятьсот три, в других — пятьсот один. — С этими словами он рвал лишние конверты. — Конечно, это не так уж важно, — добавил он тоном всепрощения. — Но если их не порвать, мы совсем погрязнем в этих сверхкомплектных конвертах.

— Каких сверхкомплектных? — повторил ошеломленный Антуан.

Старичок, наставительно подняв палец, хихикнул с лукавым видом:

— Вот именно!

Антуан повернулся и вышел, решив не уточнять. «Но самое удивительное, — подумал он и улыбнулся про себя, — что когда говоришь с этим болваном, то всегда, пусть даже на минуту, создается впечатление, будто ты сам глупее его!»

В кабинете он зажег все лампы, задернул шторы и запер дверь.

Бумаги г-на Тибо были рассортированы в определенном порядке. Для «Благотворительности» был отведен особый шкафчик. В сейфе лежало несколько ценных бумаг, но преобладали старые, уже погашенные счета и всё, касающееся распоряжения капиталом. Ящики письменного стола с левой стороны были забиты актами, договорами, текущими делами, в правых же, — а только ими и интересовался Антуан, — содержались, по-видимому, документы личного порядка. Именно здесь он обнаружил завещание и в той же папке запись, касающуюся Жака.

Он помнил, куда их положил. Впрочем, там была только цитата из Библии.

(«Второзаконие», XXI, 18–21.)

«Если у кого будет сын буйный, непокорный, не повинующийся голосу отца своего и голосу матери своей, и они наказывали его, но он не слушает их:

То отец его и мать его пусть возьмут его и приведут его к старейшинам города своего и к воротам своего местопребывания.

И скажут старейшинам города своего: «Сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших!»

Тогда все жители города пусть побьют его камнями до смерти. И так истреби глаз из среды себя, и все израильтяне услышат и убоятся».

Сверху на листке было написано «Жак». А внизу, под текстом: «Буен и непокорен».

Антуан с волнением вглядывался в знакомый почерк. Очевидно, запись относилась к последним годам. Текст «Второзакония» был переписан старательно: последние буквы слов заканчивались уверенным росчерком. Каждая строчка дышала нравственной убежденностью, рассудительностью, волею. Однако уже само существование такой бумажки, которую старик Тибо не без умысла положил в конверт с завещанием, — разве отчасти не выдавала она споров с совестью, пусть даже мгновенную потребность оправдать себя?

Антуан перешел к завещанию отца.

Нечто монументальное: страницы перенумерованы, разделено на главы, на параграфы, словно целый доклад, даже оглавление в конце; все это вложено в особую папочку.

Дата: «Июль 1912 года». Значит, г-н Тибо приготовил завещание при первых же признаках болезни, приблизительно за месяц до операции. И ни слова о Жаке, речь шла только о «моем сыне», о «моем наследнике».

Антуан прочел от строчки до строчки раздел, озаглавленный «Церемония похорон», так как вчера только мельком пробежал его.

«Настоящим выражаю желание, чтобы после отпевания в церкви св. Фомы Аквинского, нашей приходской церкви, тело мое было перенесено в Круи. Я желаю, чтобы похоронный обряд происходил в тамошней часовне, в присутствии всех воспитанников. Я желаю, чтобы, в отличие от панихиды в церкви св. Фомы Аквинского, отпевание в Круи происходило со всей торжественностью, какою сочтут уместной члены совета почтить мои останки. Хотелось бы, чтобы до последнего места упокоения меня проводили представители богоугодных заведений, коих был я усердным соревнователем в течение многих лет, равно как и делегация Французской Академии, принадлежностью которой я столь горжусь. Желаю также, если то разрешено правилами, чтобы мне, как кавалеру Почетного легиона, был отдан воинский салют и произведен залп, ибо я всегда отстаивал нашу армию своими речами, пером и участием в голосовании в соответствии со своим гражданским долгом. Наконец, я хочу, чтобы те, кто выразит желание произнести несколько прощальных слов у моей могилы, получили бы на то разрешение без всяких ограничений.

Строки эти отнюдь не выражают того, что я питаю иллюзии насчет всей тщеты этих посмертных почестей. Уже сейчас, заранее, я с трепетом готовлюсь предстать перед Высшим Судилищем. Но после того, как меня озарил свет размышлений и молитв, я считаю, что в данных обстоятельствах долг человека состоит в том, чтобы заставить умолкнуть чувство праздного самоуничижения и постараться сделать так, чтобы в день моей смерти мое существование могло бы, если то угодно господу, стать в последний раз примером, дабы побудить других христиан из нашей крупной французской буржуазии посвятить себя служению религии и делу католического милосердия».

Следующий раздел носил название: «Прочие указания». Итак, Антуану не требовалось проявлять никакой инициативы: г-н Тибо дал себе труд разработать от начала до конца всю церемонию. До последней минуты глава семьи держал бразды правления, и это желание его до самой развязки не нарушить целостности своего образа показалось Антуану почти величественным.

Господин Тибо заранее составил даже извещение о своих похоронах, и Антуан просто передал его в похоронное бюро. Все титулы отца были выведены в порядке, очевидно, тщательно продуманном; одно их перечисление занимало с добрый десяток строк. Член Академии — было написано заглавными буквами. Дальше упоминались не только такие звания, как: Доктор юридических наук, Бывший депутат Эра или Почетный председатель комитета Католических богоугодных заведений Парижской епархии, Основатель и Директор Общественного Призрения, Председатель административного совета Общества защиты детей, Бывший казначей Французской секции главного комитета Католической солидарности, — но и такие, что Антуан призадумался: Член-корреспондент Братства святого Иоанна Латранского, или Председатель приходского совета и активный член Религиозного общества при церкви св. Фомы Аквинского. И этот горделивый перечень заканчивался списком наград, в котором орден Почетного легиона был упомянут вслед за орденом Св. Григория, Св. Изабеллы и даже после Южного Креста. Все эти орденские знаки должны быть пришпилены к крышке гроба.

Большую часть завещания составлял длинный список пожертвований отдельным лицам и богоугодным заведениям, о многих Антуан даже никогда не слышал.

Имя Жиз приковало его взгляд. Г-н Тибо в качестве приданого завещал «мадемуазель Жизель де Вез», которую он «воспитал», как было написано, и которую считал «почти родной дочерью», — значительный капитал, «с условием заботиться до последних дней об ее тетке». Таким образом, будущее Жиз было обеспечено, и прекрасно обеспечено.

Антуан прервал чтение. Он даже покраснел от удовольствия. Никогда бы он не подумал, что эгоистичный старик способен на такое трогательное внимание и на эту широту. Внезапно он ощутил прилив благодарности и уважения к отцу, и дальнейшее чтение лишь укрепило его в этом. Видно, г-н Тибо и впрямь старался всех осчастливить: прислуга, консьержка, садовник из Мезон-Лаффита — никто не был забыт.

Конец этого труда был посвящен различным проектам создания новых благотворительных учреждений, коим присваивалось имя Оскара Тибо. Теперь Антуан из чувства любопытства выхватывал наугад отдельные строки. «Дар Оскара Тибо Французской Академии, для учреждения премии за добродетель». Еще бы! Премия Оскара Тибо, присуждаемая каждый пять лет Академией моральных наук за лучшее сочинение, «могущее помочь борьбе с проституцией и положить конец существующей в отношении ее терпимости…» Ну ясно! «…со стороны Французской республики». Антуан улыбнулся. Деньги, завещанные Жиз, настроили его на всепрощающий лад. И к тому же в этом желании, упорно повторяемом завещателем, послужить делу религии, он не без волнения обнаруживал тайную настойчивую мысль, — сам Антуан, несмотря на свой возраст, был ей не совсем чужд: надежда увековечить себя в мирском.

Но самым наивным, самым неожиданным из всех этих начинаний было распоряжение вручить довольно значительную сумму его высокопреосвященству епископу города Бовэ с целью издания ежегодного «Альманаха Оскара Тибо», который следует выпускать «в возможно большем количестве экземпляров», и который следует «продавать по самой низкой цене во всех писчебумажных магазинах и на рынках прихода», и который под видом «практического сельскохозяйственного календаря» должен «проникнуть в каждый католический очаг для воскресных чтений в зимние вечера» и содержать «подбор забавных и назидательных историй».