Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

отрубил часть носа, оставив его целым, и высыпал мраморную пыль из руки перед Гонфалоньером, который затем объявил, что статуя значительно улучшена. Общий эффект от работы заставляет критиков замолчать: великолепный каркас, еще не покрытый мускулами, как у более поздних героев Микеланджело, законченная текстура плоти, сильные, но утонченные черты лица, напряженные от волнения ноздри, хмурый гнев и взгляд решимости, тонко оттененный сдержанностью, когда юноша стоит перед грозным Голиафом и готовится наполнить и бросить свою пращу — все это, за одним исключением, участвует в создании Давида,* самой знаменитой статуей в мире. Вазари считал, что она «превзошла все другие статуи, древние и современные, латинские и греческие».31

Правление Дуомо заплатило Микеланджело за «Давида» в общей сложности 400 флоринов. С учетом обесценивания валюты между 1400 и 1500 годами, мы можем приравнять эту сумму к 5000 долларов в деньгах 1952 года; это кажется довольно небольшой суммой за тридцать месяцев работы; предположительно, он принимал другие заказы в течение этого времени. В самом деле, Совет и Гильдия, пока Дэвид был в процессе работы, поручили ему вырезать статуи двенадцати апостолов высотой шесть с половиной футов для размещения в соборе. На эту работу ему отводилось двенадцать лет, ему платили два флорина в месяц и построили дом для его свободного проживания. Из этих статуй уцелел только Святой Матфей, лишь наполовину вышедший из каменной глыбы, как какая-то фигура Родена. Глядя на него во Флорентийской академии, мы лучше понимаем, что имел в виду Микеланджело, когда определял скульптуру как искусство, «которое действует силой отнятия»; и еще раз, в одном из своих стихотворений: «В твердом и скалистом камне простое удаление поверхности дает жизнь фигуре, которая растет тем больше, чем больше камень отколот».32 Он часто говорил о себе, что ищет фигуру, скрытую в камне, отбивая поверхность, как будто ищет шахтера, погребенного в упавшей породе.

Около 1505 года он вырезал для фламандского купца Мадонну, которая находится в церкви Нотр-Дам в Брюгге. Ее высоко оценили, но это одна из самых слабых работ художника: драпировка простая и величественная, голова Младенца совершенно непропорциональна телу, лицо Девы надуто и скорбно, словно она чувствует, что все это было ошибкой. Еще более странной выглядит домашняя Богородица в Мадонне, написанной (1505) для Анджело Дони. По правде говоря, Микеланджело не слишком заботился о красоте; его интересовали тела, предпочтительно мужские, и он изображал их иногда со всеми недостатками их видимых форм, иногда так, чтобы передать какую-то проповедь или идею, но редко с целью уловить красоту и заключить ее в прочный камень. В этой «Мадонне Дони» он оскорбляет хороший вкус, поместив ряд обнаженных юношей на парапете позади Девы. Не то чтобы он был язычником; очевидно, он был искренним, даже пуританским христианином, но здесь, как и в «Страшном суде», его очарование человеческим телом одержало верх над его благочестием. Его глубоко интересовала анатомия положения, то, что происходит с конечностями, каркасом и мышцами при изменении позы тела. Так, здесь Богородица откидывается назад, очевидно, чтобы принять Младенца через плечо от Святого Иосифа. Это отличная скульптура, но безжизненная и почти бесцветная живопись. Микеланджело неоднократно заявлял, что живопись — не его конек.

Поэтому он, должно быть, не испытал большого удовольствия, когда Содерини пригласил его (1504) написать фреску в зале Большого совета Палаццо Веккьо, в то время как его bête noire, Леонардо да Винчи, должен был расписывать противоположную стену. Он недолюбливал Леонардо по сотне причин — за его аристократические манеры, дорогое и вычурное платье, свиту хорошеньких юнцов, возможно, за его больший успех и славу, до того момента как он стал художником. Анджело не был уверен, что он, скульптор, сможет соперничать с Леонардо в живописи, но попробовать было мужественно. Для предварительной карикатуры он создал панно из льняной бумаги площадью 288 квадратных футов. Он уже немного продвинулся в работе над этим эскизом, когда ему пришла повестка из Рима: Юлию требовался лучший скульптор, которого только можно найти в Италии. Синьория повозмущалась, но отпустила Микеланджело (1505). Возможно, ему было не жаль оставить карандаш и кисть и вернуться к трудоемкому искусству, которое он любил.

2. Микеланджело и Юлий II: 1505–13 гг.

Он, должно быть, сразу понял, что с Юлием будет несчастен, настолько они были похожи. У обоих был характер и темперамент: у Папы — властный и вспыльчивый, у художника — мрачный и гордый. Оба были титанами по духу и цели, не признавали ни одного начальника, не допускали никаких компромиссов, переходили от одного грандиозного проекта к другому, накладывали печать своей личности на свое время и трудились с такой бешеной энергией, что после смерти обоих вся Италия казалась истощенной и пустой.

Следуя примеру кардиналов, Джулиус хотел, чтобы для его костей был построен мавзолей, размеры и великолепие которого должны были возвестить о его величии даже далеким и забывчивым потомкам. Он с завистью смотрел на прекрасную гробницу, которую Андреа Сансовино только что вырезал для кардинала Асканио Сфорца в Санта-Мария-дель-Пополо. Майкл предложил создать колоссальный памятник в двадцать семь футов в длину и восемнадцать в ширину. Сорок статуй должны были украшать его: одни символизировали бы искупленные папские государства; другие олицетворяли бы живопись, архитектуру, скульптуру, поэзию, философию, теологию — все они были бы пленены неотразимым Папой; третьи изображали бы его главных предшественников, например, Моисея; двое изображали бы ангелов — один плакал при удалении Юлия с земли, другой улыбался при его входе на небо. На вершине должен был находиться красивый саркофаг для бренных папских останков. Вдоль поверхности монумента шли бы бронзовые рельефы, повествующие о достижениях папы в войне, управлении и искусстве. Все это должно было стоять на трибуне собора Святого Петра. На этот проект ушло много тонн мрамора, много тысяч дукатов, много лет жизни скульптора. Юлий одобрил проект, дал Анджело две тысячи дукатов на покупку мрамора и отправил его в Каррару с поручением отобрать самые лучшие жилы. Там Микель приметил холм с видом на море и задумал высечь на нем колоссальную человеческую фигуру, которая, освещенная на вершине, служила бы маяком для далеких мореплавателей; но гробница Юлия позвала его обратно в Рим. Когда купленный им мрамор прибыл и был свален на площади у его жилища рядом с собором Святого Петра, люди дивились его количеству и стоимости, а Юлий ликовал.

Драма превратилась в трагедию.