Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг

...

«Меня поразило то, как два дня назад Герберт говорил о принце Вильгельме… У принца нет ни стойкости, ни выдержки – он хочет лишь, чтобы его развлекали. В армейской жизни ему нравилось только наряжаться в красивую униформу и маршировать по улицам под музыку. Он мнит себя Фридрихом Великим, но не обладает ни его талантами, ни знаниями. Фридрих Великий в молодости неустанно работал и развивал свой интеллект, в том время как принц Вильгельм растрачивает впустую свои способности на общение с лейтенантами Потсдама. И холоден, как кусок льда. Он убежден, что люди существуют только для того, чтобы их использовать – для работы или развлечения, и даже тогда они пригодны лишь на определенный период времени, после чего от них надо избавляться…

Я нахожу перемену в отношении Герберта к принцу Вильгельму интересной с психологической точки зрения: она указывает на то, что он не удостоился со стороны принца того внимания, которого желал и которым, как ему казалось, он уже пользовался»37.

Во время болезни отца принц Вильгельм несколько раз ссорился с матерью. Об одной из размолвок кронпринцесса написала королеве Виктории:

...

«Ты спрашиваешь, как Вилли вел себя, когда был здесь! Он был груб, раздражителен и дерзок до невозможности, когда приехал, но я ответила ему, боюсь, даже резко, и он сразу стал милым, любезным и дружелюбным (как ему казалось) – по крайней мере естественным, и мы поладили. Он начал с того, что отказался идти со мной на прогулку, объяснив, что «у него много дел – ему надо поговорить с докторами». Я сказала, что доктора должны докладываться мне, а не ему, после чего он заявил, что у него «приказ императора» настаивать на том, чтобы все делалось так, как надо, следить, чтобы докторам не мешали, и докладывать императору о папе! Я сказала, что в этом нет необходимости, поскольку мы сами сообщаем императору обо всем. Он говорил в присутствии других, полуобернувшись ко мне, и я сказала, что пойду к отцу, расскажу ему о его поведении и попрошу, чтобы ему запретили бывать дома, – и он ушел. После этого он прислал гр. Радолинского передать мне, что он вовсе не хотел быть грубым и просит меня ничего не говорить Фрицу»38.

Отношение Вильгельма к матери становилось все менее почтительным. 12 апреля 1888 года, сетуя Эйленбургу на то, как «низко пал престиж нашего когда-то высокочтимого и неприкосновенного дома», он писал: «Печальнее всего то, что нашему родовому гербу уготовано поругание, а рейху – уничтожение из-за английской принцессы, оказавшейся к тому же моей матерью»39.

15 июня 1888 года умер Фридрих III, и ему наследовал Вильгельм. Новая камарилья сразу же подверглась нападкам всезнающей прессы. Вальдерзе, желая оградить себя от возможных неприятностей, в июле нанес визит Бисмарку и «неплохо провел время у канцлера»:

...

«Он был таким же, как прежде. Мы выпили две бутылки «грюнхойзера» и имели очень приятную беседу… Когда зашел разговор о Франции, он спросил: не полезно ли было бы для нас нарушить бельгийский нейтралитет и пройти по территории Бельгии? Я высказался против этой идеи, предложив, что нам бы чрезвычайно помогло, если бы через Бельгию прошли французы»40.

Этот примечательный разговор о нарушении бельгийского нейтралитета состоялся за три года до появления в генеральном штабе первого наброска плана Шлифена, проекта войны на два фронта – против Франции и России, предусматривавшего посягательство на нейтралитет и Бельгии и Голландии. По плану германская армия должна была вторгнуться во Францию с севера и отрезать французскую армию от Парижа. Удивительно, что эта идея впервые пришла в голову Бисмарку, а не полководцам. Принимал ли канцлер в расчет дипломатические последствия такого нападения? Например, то, что Великобритания, будучи гарантом бельгийского нейтралитета, непременно должна была поддержать Францию, как это и случилось в 1914 году? Или то, что Германия навлекала бы на себя гнев и презрение всего мира, поправ независимость маленьких, мирных государств?

Вильгельм II начал свое царствование с визитов за рубеж, где произвел очень плохое впечатление. В ноябре 1888 года он посетил Рим для аудиенции с папой и государственного визита в Итальянское королевство. Людвиг Бамбергер подытожил его первые международные контакты двумя словами – «полнейшее фиаско». Он получил письмо от давнего друга, новеллиста Генриха Хомбергера (1832–1890):

...

«Все в один голос говорят – он не понравился. «Незрелый, нелюбезный, груб, дурные манеры». Вернувшись из Ватикана, он описывал за столом аудиенцию всякого рода неприличными словами, насмехался над папой. В разговоре с юным восемнадцатилетним кронпринцем Италии, воспитанным в монастырских традициях, он допускал «des discours lestes» [104] , задавал вопросы, от которых бедолага-парень краснел. Он совершенно не интересовался искусством и античностью, и это тоже характеризовало его не с лучшей стороны»41.

Дипломатическая неуклюжесть дополнялась явно враждебным отношением к католикам и евреям. В сентябре 1888 года Вальдерзе отметил в дневнике: кайзер «не переносит евреев» и «нередко говорит» об этом публично42. И его антисемитизм не был наносным. Джон Рёль, автор многотомного биографического сочинения о кайзере Вильгельме II, написал: «Имеется столько свидетельств неприязни кайзера к евреям, в том числе и в дневниках Вальдерзе, что ее никак не назовешь периферийной, она сидела в глубине его сознания»43.

Неизбежность конфликта между молодым кайзером и постаревшим канцлером стала очевидной уже в начале 1889 года. 14 января кайзер открывал сессию ландтага в Белом зале дворца. Он провозгласил подготовку законопроекта о налогообложении в Пруссии, которое «облегчит жизнь малоимущим слоям населения»44. Бисмарку были не по душе ни законопроект, ни тем более его идеологическая направленность. Напряженная обстановка сложилась в кабинете, появился первый серьезный повод для распри между Бисмарком и кайзером, возомнившим себя «королем бедных». Самопровозглашенному радетелю бедноты предстояло тяжелое испытание, когда 3 мая 1889 года шахтеры Рура объявили забастовку, которая быстро распространилась на Саар, Саксонию и Силезию. Стачечники требовали ввести восьмичасовую сменность под землей, включая транспортировку угля, на 15 процентов увеличить заработную плату и улучшить условия труда. С 14 по 20 мая бастовали 7 тысяч человек в Верхней Силезии, 13 тысяч – в Нижней Силезии, 10 тысяч – в Саксонии, 20 тысяч – в Сааре и Аахене, а в Руре не выходили на работу 90 тысяч из 120 тысяч шахтеров. Правительство отправило в Рур столько войск, что их передвижение напомнило газете «Национал цайтунг» весенние маневры45. Паническое и в то же время надменное поведение угольных магнатов раздражало армейских командиров. 11 мая генерал Эмиль Альбедиль (1824–1897), бывший глава военного кабинета, а теперь командующий VII корпусом, расквартированным в Мюнстере, докладывал начальнику генерального штаба Вальдерзе46: