Земля, до восстребования - Евгений Воробьев

Рассвет набирал силу, и город все лучше просматривался. Справа показались голые деревья Шубертринга.

Дальнозоркому англичанину первому удалось прочесть вывеску вдали и уличную табличку на угловом доме.

Вена провожала их огромным количеством и бесконечным разнообразием торговых домов, магазинов, лавок. Оголодавшие пришельцы остались совершенно равнодушными к банкам, домам моды, к ювелирам. Но их взгляды как магнитом притягивали бакалейные лавки, колбасные, гастрономические магазины, кафе, рестораны, пивные, возле которых, по старинному венскому обычаю, на тротуаре стояли бочки, - привлекало все, где продавалось съестное, где когда-то можно было наесться досыта.

Оба обратили внимания на кондитерскую - на золоченом кренделе указано: фирма основана в 1835 году. Этьен даже чуть-чуть замедлил шаг. Шутка сказать, больше ста лет подряд здесь выпекали знаменитые венские булочки и пирожные. Трудно даже вообразить себе, сколько сытой, вкусной всячины напекли булочники и пекари за столетие! Хватило бы кормиться всей колонне голодных арестантов до конца их дней.

Тем временем колонна втянулась в узкие улочки старого города. Здесь топот и шарканье сотен ног сделались громче. Из-за крутых черепичных крыш то показывался, то прятался за ними шпиль собора святого Стефана. В день святого Стефана, 26 декабря, Этьен еще сидел в Кастельфранко. Ну никак он не может разминуться с этим святым! То сидел на каторжном острове, названном его именем, то его гонят куда-то в тюрьму мимо Сан-Стефанского собора. Этьен подумал об атом, глядя на стрельчатую башню собора, сотканную из каменных кружев.

Уличные таблички указывали, что их ведут по Лихтенштейнштрассе, и он поделился с англичанином догадкой, что скорей всего их ждет тюрьма, которая находится в девятом районе города, у Альзерштрассе. В Вене ее испокон века называют "Ландесгерихт" - "Суд страны". Прошло полчаса, и Этьен убедился, что был прав в невеселой догадке.

Так сердит мартовский утренник или приближение к тюрьме заставило его зябко ежиться в своем дырявом ватнике?

Этьен держался близко к саперу Шостаку, своему спасителю. С содроганием подумал, что было бы с ним, если бы товарищи не пришли ему на помощь той ночью в арестантском вагоне... Конрад Кертнер шагал бы прямо на расстрел...

А сейчас как Старостин ни был изможден, с каким трудом ни волочил ноги, он чувствовал себя солдатом в строю, он не потерял присутствия духа, стойкости, готовности к борьбе и веры в победу.

Промозглым весенним утром полковника Старостина в группе военнопленных офицеров повезли из "Ландесгерихт" на Морцинплац, там помещалось управление политической полиции и гестапо. Это зловещее большое здание находится возле набережной Донау-канала. Морцинплац пользовался плохой славой. Там в подвалах пытали, избивали во время допросов. Английский летчик, когда его уводили, трижды перекрестился и поцеловал ладанку, висевшую на шее.

Допрос, который устроили полковнику Старостину, прошел вполне благополучно. Он уверенно отвечал на вопросы, и "легенда" его не вызвала подозрений. Бандеровец, присутствовавший на допросе, пытался было запутать Старостина, уличить его в противоречиях, но ему это не удалось.

Когда-то на Санто-Стефано он испугался, что становится тяжкодумом. Но в минуты допроса на Морцинплац к нему вернулась молодая стремительность мысли. Благополучный исход допроса был прежде всего результатом его сообразительности.

Будь Старостин помоложе и поздоровее, он мог бы рассчитывать, что его отправят на военный завод, или на шахту, или на ремонт железнодорожных путей, разрушенных бомбардировкой, или в помещичье имение на скотный двор. Лишь бы из тюрьмы "Ландесгерихт" не погнали к пристани Дуная. Путь тех, кого ведут к пристани, лежит в лагерь смерти, расположенный выше по Дунаю.

Сбылись самые худшие предположения. Их погрузили на арестантскую баржу, и буксир потащил их вверх по течению. Мелкие льдины терлись о борта баржи, царапали обшивку и крошились с легким шуршанием.

Ч А С Т Ь  С Е Д Ь М А Я

124

Этьен хорошо и надолго запомнил день, когда в Маутхаузен прибыли итальянцы. Это были солдаты и офицеры, которые после выхода Италии из войны отказались сражаться заодно с вермахтом, бросили оружие, потребовали возвращения на родину. Вчерашние союзники Гитлера стали смертниками.

Тюремные ворота раскрыты настежь, итальянцы шли по пять человек в ряду. Они были в военной форме, им даже разрешили оставить знаки различия и ордена. Особенно жалко выглядели берсальеры в шляпах с выщипанными перьями.

Поначалу итальянцы старательно работали в каменоломне. "Работа приносит свободу!" Недоразумение вот-вот выяснится, и их освободят за добросовестную работу. Но день за днем иссякали силы, улетучивалась вера в посулы, ветшали желто-зеленые мундиры и шинели, которые выделялись среди пестрого одеяния остальных узников. Вскоре от итальянской формы остались одни отрепья, обноски. Да и тот, кто не работал в штайнбрухе, давно потерял бравый воинский вид. Брюки и мундиры казались мешковатыми, особенно бросались в глаза непомерно широкие воротники. Будто какой-то сумасбродный портной специально обшивал и одевал итальянскую армию в форму не по меркам.

Почему Этьена так сильно тянуло к итальянцам? Ведь они столько лет держали его за решеткой? Да, но за той же решеткой сидели итальянские антифашисты. А самозабвенное великодушие итальянских женщин!

Если бы он был набожным, как белобрысый английский летчик, он уже не раз помолился бы за Джаннину, Орнеллу, Эрминию, за безвестную служанку полицейского участка в Парадизио, отдавшую обед, за многих...

Ему нравился итальянский характер, которого не смог испортить даже Муссолини. Хотя итальянский фашизм старше немецкого, он не проник так глубоко во все слои общества и не оказал столь растлевающего влияния на народ. Этьен, например, был уверен, что в Италии не могли бы возникнуть концлагеря для массового истребления пленных. Соседи по нарам, поляки с Западной Украины, рассказывали, что итальянцы не участвовали в актах террора против населения, в обысках, облавах, экзекуциях. Возможно, итальянцы еще не забыли о своей борьбе за освобождение, немцы же издавна ведут завоевательные войны. Этьен узнал от поляков, что итальянские солдаты передавали оружие тем, кто готовил восстание во львовском гетто.

Но откуда же тогда брались тюремные надзиратели Кактус, "Примо всегда прав"? Они подошли бы для любой зондеркоманды, сделали бы неплохую карьеру у Кальтенбруннера и могли бы дослужиться до лагер-фюреров. Откуда взялись черные рубашки, которые насильно поили арестованных рабочих касторкой? Да, в семье, как говорится, не без урода. И смешно, конечно, предполагать, что какие-то черты национального характера обязательно распространяются на каждого.