Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

он хотел этим сказать. «Видишь ли, раз нет ни одной злой феи — значит, нет и сказки!» — ответил Роберт. Может быть, именно отсутствие недостатков и делало Руперта Сент-Лу не вполне настоящим. И тут уж не могли помочь ни его красота, ни ум, ни «правильность».

Все это промелькнуло в моей голове, прежде чем я услышал слова Изабеллы:

— Я пришла проститься.

Не понимая, я глупейшим образом уставился на Изабеллу.

— Проститься?

— Да. Понимаете… Я уезжаю…

— Вы хотите сказать… уезжаете с Рупертом?

— Нет, с Джоном Гэбриэлом.

В эту минуту я обратил внимание на странную двойственность человеческого сознания. Одна половина моего мозга была поражена словно молнией. То, что сказала Изабелла, было абсолютно невероятным, невозможным… настолько фантастичным, что просто нельзя себе представить.

Но где-то в глубине души я не был удивлен. Как будто внутренний голос насмешливо произнес: «Ну конечно, тебе это было известно!..» Я вспомнил, как, не повернув головы и не видя, Изабелла почувствовала, что Гэбриэл прошел мимо террасы и узнала его шаги… Вспомнил лицо Изабеллы, когда она пришла из нижнего сада в ночь праздника, устроенного в Длинном Амбаре… Как быстро она действовала в случае с Милли Барт. Вспомнил слова Изабеллы: «Руперт должен скоро приехать» — и странную напряженность в голосе. Она была напугана тем, что с ней происходит.

Я смутно понимал темное чувство, которое влекло ее к Гэбриэлу. Этот человек обладал странной привлекательностью для женщин. Тереза давно говорила мне об этом…

Любила ли его Изабелла? Я в этом сомневался. И я не верил, что она может быть счастлива с таким человеком, как Гэбриэл… Человеком, который хотел обладать ею, но не любил.

Со стороны Гэбриэла это было чистейшее безумие.

Конец политической карьеры. Крушение всех амбиций. Я не мог понять, почему он решился на такой безрассудный шаг.

Любил ли он Изабеллу? Думаю, нет. Скорее всего, в какой-то мере даже ненавидел. Она олицетворяла собой все то, что невольно унижало его с первого дня появления в Сент-Лу. Может быть, это и явилось скрытой причиной теперешнего безумного поступка? Месть за свое унижение?

Неужели он готов разрушить свою жизнь, чтобы таким образом уничтожить то, что его унижало? Не месть ли это «простого мальчика из простонародья»?

Я любил Изабеллу. Теперь я твердо знал это. Любил так сильно, что был счастлив ее счастьем. А она была счастлива с Рупертом в своей сбывшейся мечте — о жизни в Сент-Лу. Она только боялась, что все это может оказаться ненастоящим.

А что же настоящее? Джон Гэбриэл? Нет! То, что она собирается сделать, — чистейшее безумие. Ее нужно остановить… упросить, уговорить!..

Слова готовы были сорваться с моих губ… но остались несказанными. До сих пор я так и не знаю почему…

Скорее всего потому, что Изабелла — это Изабелла.

Я ничего не сказал.

Изабелла наклонилась и поцеловала меня. Это был поцелуй не ребенка женщины. Прохладные свежие губы прижались к моим губам в ласковом и сильном прикосновении, которого я никогда не забуду. Так мог бы поцеловать цветок.

Она попрощалась и ушла из комнаты — из моей жизни… туда, где ее ждал Джон Гэбриэл.

Я не пытался ее остановить.

Глава 24

С отъездом Джона Гэбриэла и Изабеллы из Сент-Лу кончается первая часть моей истории. Я хорошо понимаю, насколько это их история, а не моя собственная. После того как они уехали, я помню очень немногое. Все смутно и запутанно.

Политическая сторона нашей жизни в Сент-Лу меня никогда по-настоящему не интересовала. Для меня это был всего лишь театральный задник, на фоне которого действовали главные персонажи драмы. Однако события политической жизни Сент-Лу имели далеко идущие последствия.

Будь у Гэбриэла хоть сколько-нибудь политической сознательности, он, конечно, постыдился бы так подвести своих сторонников. Ибо именно это и произошло. Местное общественное мнение было настолько возбуждено, что Гэбриэла вынудили бы оставить свой только что завоеванный пост, если бы он не сделал этого добровольно. Эта история крайне дискредитировала партию консерваторов.

Человек, верный традициям, с более строгими представлениями о чести, разумеется, сознавал бы тяжесть подобных последствий, но Джона Гэбриэла, как я полагаю, это нисколько не беспокоило. Его интересовала лишь собственная карьера — но и ее он сам разрушил своим безумным поступком. В общем, он был прав, когда говорил, что только женщина может испортить его жизнь. Но он никак не мог предвидеть, кто будет эта женщина.

По своему темпераменту и воспитанию Гэбриэл был не в состоянии понять потрясения, которое испытали люди, подобные леди Трессилиан и миссис Бигэм Чартерно. Леди Трессилиан с детства воспитывалась в представлении, что, баллотируясь в члены парламента, человек выполняет свой долг перед страной. Таковы были убеждения ее отца.

Для Гэбриэл они были непостижимы. Он полагал, что консерваторы, выбрав его, просто дали маху — поставили не на того человека. Это была игра — и они проиграли.

Сложись все нормально, консерваторы были бы в выигрыше. Однако всегда остается вероятность непредвиденного — один случай из ста! На этот раз такой случай произошел в Сент-Лу.

Как ни странно, человеком, высказавшим ту же точку зрения, что и Гэбриэл, была вдовствующая леди Сент-Лу. Она заговорила на эту тему лишь однажды, в гостиной Полнорт-хауса, когда были только мы с Терезой.

— В том, что произошло, есть и наша доля вины, — сказала она, — и мы не можем ее с себя снять. Нам было известно, что собой представляет майор Гэбриэл. Мы предложили в качестве кандидата чужого нам человека, у которого нет ни истинных убеждений, ни традиций, ни элементарной честности. Мы знали, что этот человек — авантюрист, но приняли его, потому что у него были определенные качества, которые нравятся массам, — блестящее военное прошлое и безусловное обаяние. Мы были готовы к тому, чтобы он нас использовал, потому что сами собирались использовать его. И оправдывали себя тем, что нужно идти в ногу со временем. Однако если и есть хоть что-то реальное, хоть какой-то смысл в традициях консерваторов, то партия обязана придерживаться этих традиций. Наши интересы должен представлять человек пусть не блестящий, но искренний. Человек, чьи корни — в этой стране. Человек, готовый взять на себя ответственность за тех, кто от него зависит, не стыдящийся своей принадлежности к высшему классу, — ибо он принимает не только привилегии, но и обязанности этого класса.

Это был голос уходящего regime[846]. Я не любил его, но уважал. Время рождало новые идеи, новый образ жизни, сметая прочь обломки старины,