Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Ну, и вы, вероятно, бог знает как надерзили моему мужу! Вы, говорят, чуть ли не угрожали ему?

— Да, барыня, верно. Армгард вам насплетничала, но это верно. Я крайне сожалею. Будьте добры, барыня, скажите господину ротмистру, когда он вернется, что я крайне сожалею. Я погорячился. (Он способен горячиться не больше, чем какое-нибудь бревно.)

— Хорошо, Губерт, передам. А теперь скажите мне, наконец, что случилось.

— И опять же письмом барышни я не воспользуюсь, — непоколебимо продолжает Губерт, — обещаю. Хоть и не сожгу его, пока еще нет.

— Губерт! — говорит фрау фон Праквиц. — Будьте же, наконец, другом, вспомните, что я не только хозяйка дома, на которую вы, как водится, всегда за что-нибудь в обиде, но и мать, у которой порой бывает немало забот. Что это за история с письмом Виолеты, откуда оно у вас? Расскажите мне наконец все по порядку, оставьте ваши фокусы, Губерт…

— Извините, барыня, это не фокусы, — спокойно заявляет Губерт. — Такой уж я человек.

— Ну, прекрасно, скажите, как умеете, я пойму. Но, прошу вас, скажите мне, Губерт, что вы знаете!

Губерт внимательно смотрит на фрау Эву холодными мертвыми глазами. Должно быть, этот призрак испытывает некоторую радость при мысли, что хозяйка упрашивает его, но по его лицу ничего не видно.

Долго, безмолвно разглядывает он фрау фон Праквиц, затем отрицательно покачивает головой и говорит:

— Нет.

И опять берется за свой пиджак.

— Губерт, — снова просит фрау фон Праквиц, — но почему же нет? Вы же от нас уходите. Вреда вам не будет, если вы все мне расскажете. А ведь какую это может принести пользу!

Губерт Редер занят своим пиджаком, он как будто ничего и не слышал, но после долгой паузы все же решается снова изречь: «Нет».

— Но почему же нет? — шепчет она. — Не понимаю я! Что случилось? Губерт, будьте другом, я дам вам блестящую рекомендацию, я буду просить моих родственников устроить вас на службу…

— Я больше на место не поступлю, — отвечает призрак.

— Так как же, Губерт, вы сказали, что пока еще не намерены сжечь письмо, значит, вы собираетесь им воспользоваться, вы, может быть, хотите за него денег? Вайо, по-видимому, наглупила. Ну хорошо, Губерт, я куплю у вас письмо, я заплачу за него сколько хотите… Сто золотых марок… Пятьсот… Тысячу марок… Слушайте, Губерт, тысяча марок за глупое письмо девчонки!

Она говорит лихорадочно, смотрит на него с лихорадочным напряжением. Едва ли она соображает, что говорит. Она уже представить себе не может, что это за письмо… Таинственное, грозное предчувствие охватывает ее в голой конуре этого ужасного человека, — как она могла так долго терпеть его в доме? Горе, горе!

Губерт Редер оскаливает зубы, это должно означать улыбку. Он смотрит на фрау фон Праквиц — и под злым угрожающим взглядом, в котором сквозит торжество, ее возбуждение гаснет, уступая место глухому отчаянию.

Редер медленно качает головой. В третий раз говорит «нет». Он переводит глаза на пиджак, разложенный на постели, как бы не понимая, чего от него требуют.

— Вот что, Губерт, — говорит фрау фон Праквиц в порыве внезапного гнева, — письмо принадлежит не вам. У нас тут в Нейлоэ жандармы, я позову одного из них и прикажу обыскать вашу комнату.

Но все повторяется сызнова: негодяй как будто ничего не слышал, он снова весь ушел в складывание пиджака. Она нерешительно смотрит на него: просьба, деньги и угрозы ни к чему не привели, что же ей делать? «Льстить ему, — решает она, — он, должно быть, болезненно тщеславен». Это так тягостно, ее мутит при одной мысли, что она унизится перед ним… Но она снова вспоминает о дочери, о загадочном письме, о том, что кто-то, что, может быть, вот этот человек имеет власть над ее девочкой…

— Вы должны быть выше этого, Губерт! — закидывает удочку фрау Эва. (Она хотела сказать «господин Редер», и не могла.) — Человек, который так высоко ценит себя, как вы… — продолжает она.

И смотрит, выжидая. Медленно отрывает он глаза от своего пиджака и отвечает на ее взгляд. Снова эти оскаленные зубы, — он разгадал ее, напрасно она унижалась!

— Простите, барыня, я уже не высоко ценю себя, и мне не нужны деньги. Он испытующе смотрит на нее, он, по-видимому, удовлетворен действием своих загадочных слов. Подумав, он заявляет: — Второго октября я отошлю вам, барыня, письмо по почте. Вам, барыня, незачем платить за него.

— Послезавтра? — спрашивает фрау Эва.

Она понимает, что это не сулит ей ничего хорошего, в его словах прозвенела зловещая угроза, а предотвратить ничего нельзя. Она хочет ему ответить, но он делает движение, и барыня тотчас же умолкает: так пожелал лакей.

— Вы, барыня, лучше не спрашивайте. Ведь я скажу только то, что захочу. Барышня была ко мне очень недобра, я никогда ее не выдавал, а она подбила папашу выгнать меня… Вы сказали, что я должен быть выше этого. Я знаю, вы сказали это только для того, чтобы что-нибудь у меня выведать. Если до послезавтрашнего утра вы глаз не будете спускать с высокоуважаемой фройляйн Виолеты (он говорит это с дьявольской иронией), то ничего не будет…

— Она уехала… — шепчет мать.

Вслед за дочерью — мать, так или иначе, обе они попали во власть этого человека. Что же он такое? Чудаковатый, тупой, не слишком усердный лакей, фрау фон Праквиц всегда над ним подшучивала. Но теперь она и не думает смеяться над ним, она принимает его совершенно всерьез. Это уже не фокусы, не чудачество — она почуяла опасность, угрозу, катастрофу, нечто зловещее, ему одному ведомое…

— Она уехала… — прошептала фрау Эва.

Губерт смотрит на нее, затем коротко и решительно кивает.

— Сегодня вечером она вернется, — говорит он. — И тогда не спускайте с нее глаз, барыня, до послезавтрашнего утра.

Он снова берется за укладку вещей. Она тотчас же поняла, что решение его — окончательное.

— Всего хорошего, Губерт, — говорит она вдруг. — Документы и деньги вы получите в конторе.

Он не отвечает. Он снова занялся томительно долгим складыванием пиджака, серое рыбье лицо лишено всякого выражения. Этот образ она унесет с собой, он будет преследовать ее всю жизнь, образ Губерта Редера, каким она видела его в последнее мгновение.

Она не забудет его…

Выходя из комнаты лакея Редера, фрау Эва чуть не ударила дверью по голове кухарку Армгард. Армгард вскрикнула и пустилась было бежать, но фрау Эва очень рассердилась. Она крепко схватила Армгард за руку и коротко, сердито заявила ей, что та уволена: немедленно в контору, забрать документы и деньги, уложиться сейчас же, молочный фургон довезет ее до станции.

И фрау Эва уходит, не слушая хныканья кухарки Армгард. Достаточно тяжела мысль, что она унизилась перед лакеем Редером, но знать, что при этом были свидетели, да еще такая свидетельница — невыносимо. Прочь, с глаз долой! Она чувствует яростное удовлетворение, «он» выгнал лакея, она — кухарку, все рушится — ну и хозяйство будет у них в ближайшие дни! Хороша будет стряпня семнадцатилетней Лотты, когда ей вдобавок придется убирать семь комнат! Удивится же господин фон Праквиц!

Фрау фон Праквиц идет на кухню и осведомляет Лотту о положении вещей. Семь комнат, холодное жаркое, зеленые бобы, вчерашний соус, суп из спаржи — да извольте поглядеть, — со вчерашнего вечера еще стоит посуда! Господи боже, да разве вы не моете посуду каждый вечер, как я вам велела? Почему?

В ответ Лотта разражается слезами.

Всхлипывая, она уверяет, что понятия не имеет о спаржевом супе, что никогда не справится с ним, что не позволит на себя кричать, лучше она сейчас же уйдет…

Фрау Эве хотелось бы поразмыслить о том, что она узнала от Губерта Редера, о том, что ей делать с дочерью, что сказать мужу. Тысячи забот требуют ее внимания, терзают ее, но нет, надо утешить семнадцатилетнюю Лотту, посвятить ее в тайну приготовления из сушеных спаржевых волокон, да еще баночки нарезанной консервированной спаржи «настоящего» спаржевого супа. Наконец она обещает безутешной девушке выпросить ей в помощь кухарку — в замке у матери… Она не может освободиться от чувства, что эта дрянная Армгард подслушивает у дверей и потешается над замешательством барыни… Семь неубранных комнат — это же кошмар…

Фрау Эва медленно проходит по двору. Она идет в контору, надо сообщить Пагелю об увольнении двух слуг. Но дверь конторы заперта, на ней, как обычно, болтается записка: «Контора закрыта. В случае срочной надобности обращаться на виллу». На вилле нет никого, кроме безутешной Лотты, Пагель, разумеется, в поле; если уволенные слуги захотят получить свои документы, они увидят эту вывеску, — приглашение на виллу. Вот неразбериха!

Фрау Эва пожимает плечами, возмущаться бесполезно: так оно есть.

Она отправляется в замок, она говорит себе, что там по крайней мере все идет своим чередом. Но у замка стоит телега, на которую грузят чемоданы. Как раз в эту минуту подъезжает ветхая колымага, прозванная «ковчегом», в нее впряжены сытые ганноверские лошади ее отца.