Обсидиановый нож - Александр Мирер

— Полная технология, — прошептал Колька по — русски. Ахука вопросительно посмотрел на него. — Долго еще, Ахука?

— Не знаю. В нашем поколении лишь однажды брали Безногого, но это было в другом месте, я не видел празднества.

Рокотали струны. Двенадцать Хранителей Памяти терпеливо ждали, стоя перед устьем туннеля, и двенадцать посланцев из поселения Кузнецов стояли парами напротив. Количество Хранителей с обеих сторон также определялось традицией — дюжина жрецов состояла при первой Наране. Колька с Ахукой несколько смущали Певцов — за Безногим должно проходить Управляющим Равновесием, и, сверх того, песни содержали упоминание о «коричневокожих, посвященных в таинство». Но Певцам, ревнителям традиций, приходилось мириться со многими упущениями. Взамен «плотно сплетенных корзин» ходоки принесли с собой обычные мешки из древесной кожи, выращенные на деревьях и, конечно, не подумали украсить свои головы коровьими хвостами, а руки и ноги — кожаными браслетами с киноварью и коровьими же зубами. Традиция предписывала еще одно бессмысленное действие. Процессия из двух дюжин Хранителей должна войти в подземелье с факелами, зажечь которые надлежит Певцам. И вот, под насмешливыми взорами Художников, изображавших тут же, на плоскости скалы, все происходящее, Певцы стали высекать огонь. Неумело ударяли кремнями о железо — проклятый огонь не занимался… Толпа веселилась — карикатурные фигуры Певцов с нелепо заломленными руками уже красовались на скале. Снисходительно улыбались Хранители. Тогда Ахука протянул Кольке раскрытую ладонь:

— Дай мне огненные палочки, Адвеста.

Колька, ухмыляясь, достал спички. Наблюдающий Небо подошел к факелам, зажег штук шесть от одной спички и вернулся на свое место — по поляне прокатился хохот, восторженные крики, и церемониал сам собой кончился.

Колька второй раз в жизни спускался к Наране. Двадцать три человека, шедшие рядом с ним, давно потеряли счет часам, проведенным у Ушей Памяти. Колька был розовощек и рыжебород, они — густокоричневые. Он принадлежал к машинной, они же — к биологической цивилизации. Наконец, он попросту был чужаком, пришельцем, чего в других условиях уже хватило бы для недоброжелательства. А здесь его допустили к самому торжественному ритуалу — рождению новой Памяти — и не просто допустили, а с почетной привилегией. Толпа осталась наверху. В подземелье могли находиться лишь дежурные Хранители и двадцать четыре участника церемонии. Какое непонятное противоречие! Они боялись неожиданных мыслей и совершенно хладнокровно относились к неожиданным событиям. Ведь сам Колька чувствовал себя неудобно, когда стоял этакой белой вороной среди темнокожих Хранителей! Но сейчас, он надеялся, многое станет понятным. Кончился туннель, в оранжевом свете открылось безлюдное подземелье Памяти, и Ахука прошептал:

— Отойди на три — четыре дюжины Ушей и спрашивай…

— Один не пойду…

Ахука кивнул понимающе. Пошли вместе. Остальные стояли у желоба и смотрели, как за Немым Ухом возятся дежурные.

…Чудн выглядело пустое подземелье Великой Памяти. Свет казался пригашенным, шаровые звенья Нараны были безмолвны и не ели — кисель в желобе затянулся радужной пленкой. «Надо придерживать, придерживать!» — громко сказал кто — то из Хранителей. Колька вздрогнул.

Тишина. Шаги отдаются под низким сводом. На полу, напротив Ушей — вылосненные пятна, где обычно сидят люди. Здесь? Ахука кивнул. Сел поодаль, как в прошлый раз. Колька решительно набрал воздуху в грудь и пропел формулу обращения к Наране. Она ответила формулой внимания. Ухо чуть заметно шевельнулось, отвечая, и свет стал ярче.

— Пришел спросить… — неуверенно выпевал Колька, — спросить… Что Нарана предвидит… о будущем Равновесия.

«Не бойся. Мыслящее животное — что страшного…» Он, в общем — то, и не боялся, старался все заметить. Вот шевельнулся низ шара, и в желобе зашелестел кисель. «Здорово! Мышление заменяет ей действие, начала думать и начала есть».

Нарана ответила незнакомым звукосочетанием.

— Не понял я тебя…

— Ты будешь видеть, — пропело Ухо. — Закрой глаза. Освободи мышцы. Освободи. Голову опусти, освободи мышцы. Пальцы разогни. Дыши спокойно.

Он увидел. Как бы внутри его глаз побежали маленькие цветные фигурки, куколки. Он попробовал разглядеть их — они замедлили движение и приблизились. Малоголовые! Он узнал среди них вчерашнюю пару.

— Ты будешь видеть, — пропело извне. — Будешь видеть мое знание и свое знание как общее…

Малоголовые работали, вскрикивали, когда острые брызги кремня вонзались в кожу. Отбрасывали каменный желвак и находили его, будто он новый, не тот, что ранит кожу. Дымил крошечный костерок. Вчерашняя женщина сидела у огня и прижимала к груди крошечного детеныша, голого и безволосого…

— Как ты делаешь это? — спросил Колька.

Изображение подрагивало, плавая под закрытыми веками, и вдруг свернулось в радужный комок и ушло в сторону.

— Освободи мышцы. Опусти голову. Смотри. Это — прошлое.

— Спрашивал я о будущем, Великая…

— Кто же думает о будущем, не поняв прошлого? — насмешливо спросил голос извне. — Смотри!

Цветной комок вплыл под веки. Развернулся. Теперь Колька был не зрителем, а невидимым участником действия, соглядатаем. Он проходил по закоулкам пещер и по охотничьим тропинкам. Он видел, как малоголовые охотятся, убивают, вскапывают коренья, умирают, делают орудия, любятся, родят детенышей, умирают, убивают, выскабливают шкуры, выкусывают насекомых друг у друга, сражаются, умирают. Они жили так недолго и умирали так часто, что Колька устал смотреть на это. И они совсем не изменяли ничего. У них остановившееся время, как у акул, думал Колька. У акул, которые не изменились за триста миллионов лет, лишь стали помельче. Он положил рядом два каменных рубила, разделенных неимоверно длительным временем, и увидел, что они одинаковы. Пожалуй, позднее было грубее раннего, оно воспроизводило предшественника условно, с худшей отделкой.

Голос извне молчал. Колька сам понял, что эти малоголовые относятся к тупиковой, неразвивающейся ветви. Тогда он пошел искать другую ветвь и нашел. Эти малоголовые тоже охотились, искали насекомых и умирали столь же часто, но рядом с их пещерами или древесными хижинами всегда были животные. Буйволы, козы, собаки. Они приносили своих детенышей рядом с малоголовыми самками, и к этим детенышам нельзя было относиться так же, как к каменным топорам или рубилам. Животные всегда были разными, они рождались разными и непрерывно изменялись, потому что бодливый теленок первым шел в пищу, а чересчур свирепого пса убивали без колебаний.